На одной из послевоенных фотографий мамы – юной девочки – на берегу какого-то озера, она стоит на склоне холма, смотрит не под ноги, а вдаль, одна ее босая нога висит в пустоте, над пропастью. Вот как я тебе верю; знаю, что не погибну; ты меня поддержишь, и я в знак любви к тебе, в ответ на твою любовь, не погибну, а выживу. Не знаю, понятно ли это? Не знаю, понятно ли это мне самой. Но это и есть для меня описанное вкратце содержание фамилии «Медведкова» и причина того, что ничего иного никогда не искала, не выясняла, не ходила в архивы, не справлялась о дворянстве, да и не стану. Мне неинтересно. Ибо это место уже занято, любовь затмила собой историю.
2. Содержание этой любви является мне в деталях благодаря дедушкиным письмам с фронта, а также его сохранившимся у меня литературным опытам. Мама их сберегла, но никогда, мне кажется, не читала. Она рассказывала мне, что ее отец писал в юности, до войны, а после войны уже к писательству не возвращался. Прочитав лишь теперь, сидя в карантине, эти рукописи, я выяснила, что это не так, что писал он и потом: все (может быть, кроме одной) имеющиеся у меня рукописи относятся к послевоенному периоду. К этим письмам и рукописям мы теперь и обратимся, но прежде, чем сделать это, одно или, в крайнем случае, два небольших отступления.
Первое – снова о любви. Шопенгауэр считал, что отличительной чертой гения является его способность сосредоточиться на предмете своего исследования и таким образом освободить этот предмет от трех замутняющих и загрязняющих его, банализирующих и обедняющих «здешних», посюсторонних условий бытования, а именно пространства, времени и казуальности. Предмет изучения в момент предельной концентрации на нем гения выводится за грань мира «сего», перестает ему подчиняться и позволяет увидеть свою истинную природу. В момент крайней сосредоточенности гений способен отдернуть занавес Майи. Или, по крайней мере, занавес этот так истончается, что гений начинает что-то через него различать, что-то, то есть сущность вещей. Еще шаг и мы в «эпохэ – ἐποχή», как это понимал Гуссерль, учитель Левинаса. Еще шаг и Лазарь воскреснет.
То же касается и любви – главной и наивысшей формы знания (той наивысшей субъективности, которой, как мы помним, доступно понимание иного). Подлинно любящий отличается именно способностью сконцентрироваться на предмете своей любви, сосредоточенностью – но не доминирующей, а свободной – на деталях, в которых и заключается истина и тайна другой личности. Как если бы самая жизнь от этих деталей зависела. К этому мы еще вернемся.