1. – Вот ты говоришь, над этой канавой не должно быть ничего крепкого, коллективного, а где же найдет себе пристанище свита любивших?
– А, ты о связи между свитой и свитком?
– Против свиста я ничего не имею. И даже напротив того. Ничего не имею я даже против щебета.
– Понимаю, да, щебет – это прекрасно, но зачем нам щебенка?
2. Похоже, кажется, говорят, пишут, видела фотографии: в 1973 году в Дубках установили серо-бетонный мемориал. Стоит там-де семиметровая женщина с этак заломленными над головой руками – странный жест, описать его невозможно, а понять и того меньше. А за женщиной нечто вроде бетонной ограды с выступающими из нее лицами. Мы ездили в Дубки и после 1973 года, но я этого памятника не помню, мать меня к нему не водила – к этому бетонному признанию наследников в своем бессилии.
Что значит этот памятник? Что прошло время, что те, мертвые, остались позади, что о них начали забывать и что надо, чтобы совсем не забыли, напоминать о них живым. Забывать стали тотчас же, да так накрепко, что теперь надо как обухом по голове напоминать огромными, серыми, страшными куклами, от которых хочется бежать, не оглядываясь. Памятник – торжество общего места, набоковской «пошлости», линейного времени. «То» время прошло, «тех» больше нет, так напомним о них «этим»; ибо эти от тех этим-то и отличаются (буквой «э»), что те были тогда, а эти – теперь, и нормально, что не помнят. Памятник – для непомнящих.
Тогда же начались в Дубках раскопки. В противотанковом рву, в который их сбрасывали в ноябре-декабре 1941 года, предварительно отняв у них одеяла и котомки, раздев, предварительно полоснув коллективно очередью из пулемета, кого убили сразу, тому повезло, а потом уже добивая по отдельности, так вот я как раз о раскопках, вытащили кости, собрали скелеты, посчитали, получилось под две тысячи, когда есть цифры – это хорошо.
Вот памятник, а вот цифры. Памятником их прихлопнули, цифрами их пристукнули, все это без единого имени. Цифры – противоположность имени. Статистика – коса беззубой.
3. – Нет, там их оставить одних невозможно.
– Так что же делать? Ведь и сюда их с собой нельзя. Нет тут места.
– Значит нет выхода?
– Есть, перехитрить.
Вместо времени линейного установить время циклическое, мифическое, литургическое; оно же ежедневно-будничное. Так только, по кругу, и можно жить на канаве, на руине. Жить на останках мира, на могилах невинно убитых, на костях мучеников. А не так ли мы все и живем (на костях), не есть ли это наше общее, но не коллективное, а у каждого свое бытие-на-костях, избушка на курьих ножках: у кого Аустерлиц, у кого Дубки, у кого «пепел стучит в сердце», как в детстве, в книжке про Тиля Уленшпигеля.