Вот эта карусель нитяная, веретяная и есть ответ на крах империй, на зарастание травой, на засыпание и истлевание: на все один ответ – клубок.
Так и я, ученица твоя, Гюбер Робер, буду мотать, не на ус, так на нос. Нанизывать, наверчивать пустяки, ткать, вязать и распускать, ибо за Devideuse на моей гравюре просвечивает Пенелопа, вечно глядящая Улиссу в спину, вечно ждущая своих домой; ему-то кажется, что главное там, а оно здесь.
Посредине.
3. В моей жизни фильм Тарковского «Сталкер», вышедший на экран в 1979‐м, то есть именно в том году, когда из Ярхо я стала Медведковой, сыграл важную роль. Я тогда дружила с группой ребят, в число которых входил мальчик со сказочно прекрасной фамилией Бессмертный. Его брат был звукооператором Тарковского, и благодаря ему мы получили приглашение на премьеру «Сталкера», в какой-то огромный кинотеатр, не помню какой. Я вышла с просмотра в состоянии потрясения не только и не столько эстетического, сколько душевного и даже, можно сказать (если бы это слово не было столь затасканным), духовного. Позднее я повела мою мать посмотреть этот фильм, и она вышла в ярости; фильм ей не понравился, и мы поссорились. Она мне тогда говорила, что это вообще не кино: что за аргумент? Мне же, в те мои шестнадцать лет, твердо верилось, что Сталкер – герой, мученик за веру (неважно какую и во что) в мире безверия. Что за этим (верой) он и водит людей в запретную зону, жертвуя собой, женой и дочерью. Этот смысл фильма мне казался тогда очевидным. Кроме всего прочего, обритый налысо Сталкер – Александр Кайдановский – был похож на Холдена Колфилда с обложки «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, то есть на персонажа с картины американского художника Эндрю Уайета «Портрет сына Альберта» 1959 года, который стал для нас, советских детей моего поколения, идеальным образом Подростка, не приспособленного к жизни взрослых, не желающего адаптироваться к их лживому миру. И лишь заново посмотрев этот фильм недавно, я вдруг увидела, в какую тщетную, беспомощную и самоубийственную игру играет Сталкер в этом фильме, упиваясь своей отверженностью (недаром читает он стихотворение Тарковского-отца «Только этого мало»). Ибо ему всегда тут (здесь и сейчас) мало, не додали, а потому надо «туда». Вера его «там», где нас нет. А тут что? Обожающая его жена и дочь-инвалид: мало не покажется. Но ему мало. Так вот под самый конец фильма его жена, великая Алиса Фрейндлих, его укладывает, и он засыпает в слезах, ибо мир, человечество, не оправдали его ожиданий и надежд, и тогда эта женщина начинает говорить. Ее монолог, длинный, странный, тогда, в шестнадцать лет, показался мне излишним. Но я тогда не читала еще «Улисса» Джойса, не знала о заключительном монологе жены Леопольда Блума – Молли. А теперь вдруг поняла, насколько Молли и Алиса (кажется, у ее героини в фильме нет имени) схожи и, вместе, сродни своему общему прототипу: Пенелопе. У Молли Джойса, как у «Мотающей» Робера, сознание вертится по кругу. Алиса из «Сталкера» ближе к Пенелопе, на которую Молли – пародия. Ее речь полна любви. И тут мы снова у цели. Ибо и у тех, кто пытливо вглядывается в скрытый смысл вещей, и у тех, кто мотает клубки, и у тех, кто в неподвижности и сосредоточенности ткет словесные покровы, – только одна и есть учительница – Она.