– Я же сказала, мы и для тебя что-нибудь обязательно придумаем.
– Да, и что же именно? Я хочу знать заранее.
Полина Берг потянулась и укусила девушку за предплечье. От боли и неожиданности та взвизгнула.
– Ой, ты что, мне же больно?! Я ведь тебе ничего не сделала.
– А ну-ка, давай начинай! И не смей со мной спорить!
– Я не хочу, не хочу! Ты – сумасшедшая стерва! Вот увидишь, он поджарит тебя своей дубинкой!
Полина Берг изловчилась и укусила ее еще дважды, причем первый раз – изо всех сил. Жанет Видт издала вопль, полный боли и ужаса.
– Либо ты это сделаешь, либо мне придется откусывать от тебя по кусочку, пока ты не поймешь, что я вовсе не шучу.
Ей пришлось еще раза четыре прибегать к укусам, пока Жанет не смирилась и не стала выполнять ее указания. По мере того как кусочки скальпа один за другим покидали голову Полины Берг, она ощущала на щеке струйку крови, стекающую ей на шею. Боль, которая поначалу казалась ей невыносимой, внезапно как-то разом притупилась. Постепенно ей вообще стало мерещиться, что все происходящее ее как будто не касается. Жанет Видт отчаянно рыдала, но тем не менее покорно выполняла все ее указания. Наконец по прошествии довольно долгого времени она, всхлипывая, выдавила из себя:
– Все, у тебя их больше не осталось, я не могу нашарить ни единого волоса. Теперь ты не будешь больше меня кусать?
Полина Берг ей не ответила. Ощущая, что с левой стороны волосы все еще щекочут ей щеку, она запрокинула голову и, наклонившись теперь уже в другую сторону, стала тереться остатками прически о грубую, шероховатую стену бункера. Поскольку это причиняло ей едва ли не бóльшие страдания, чем прежде, вскоре она начала стонать от боли. Тем не менее она, не останавливаясь, все продолжала, продолжала и продолжала…
Лишь под конец ночи со вторника на среду Конраду Симонсену удалось наконец выкроить в своем графике пару часов на беспокойный сон. Он расположился в кресле прямо в своем кабинете. Сняв туфли и взгромоздив ноги на стол, он – для достижения большего комфорта и, в общем-то, скорее, по привычке – укрылся пиджаком на манер одеяла и захрапел. В пять утра его разбудил телефон. Один из инспекторов докладывал, что обнаружил свидетеля, допросить которого стоило бы Симонсену лично. Голос у инспектора был серьезный и усталый. Конрад Симонсен знал его как опытного сотрудника, который никогда не стал бы тревожить начальство понапрасну, тем более в столь неурочное время. Без тени недовольства он сразу же дал свое согласие на допрос, после чего уснул снова. Вскоре, однако, в дверь кабинета постучали; на пороге стоял тот самый инспектор в сопровождении женщины лет двадцати с небольшим.