Я умываюсь, выкуриваю еще одну сигарету и выхожу на яркий рассеянный дневной свет под Пузырем, и все мне кажется хорошим и дружеским. С любовью и нежностью я думаю о Кларе, в глубине сердца я прощаюсь с ней. Потом вспоминаю о С.Я., с которой у меня сегодня свидание. Я еще не опоздал на него. Но она подождет. С.Я. хороший товарищ, почти как Клара.
Клара.
Я останавливаюсь посреди аллеи, и люди натыкаются на меня. Маленькая старушка в коротких шортах спрашивает:
– Что-нибудь случилось?
Я смотрю на нее и не отвечаю, потом поворачиваюсь и возвращаюсь в кабинет Зигфрида. В кабинете никого нет, даже голограммы.
Я кричу:
– Зигфрид! Где ты?
Никого. Никто не отвечает. Я впервые нахожусь в кабинете без него. Только теперь я вижу, что здесь реально, а что голограммы. Реального почти нет, одни металлические стены, выступы проекторов. Матрац – настоящий, шкаф с выпивкой – тоже, реальные несколько предметов мебели, которых можно коснуться рукой и даже попользоваться. Но Зигфрида нет. Нет даже стула, на котором он обычно сидит.
– Зигфрид! – Я продолжаю кричать, сердце мое бьется в горле, в голове все вертится. – Зигфрид! – неистово ору я, и тут возникает что-то вроде дымки, потом вспышка – и вот он, в костюме Зигмунда Фрейда, вежливо смотрит на меня.
– Да, Боб?
– Зигфрид, я не убил ее! Она ушла!
– Я вижу, вы расстроены, Боб, – говорит он. – Не скажете ли, что вас беспокоит?
– Расстроен! Я больше чем расстроен, Зигфрид, я убил девятерых, чтобы спасти свою жизнь. Может, не в «реальности»! Может, не «целенаправленно». Но в их глазах я их убил. В моих тоже.
– Но, Боб, – рассудительно говорит он, – мы ведь все это уже обсудили. Она жива. Они все живы. Время для них остановилось…
– Я знаю, – вою я. – Неужели ты не понимаешь, Зигфрид? В этом-то все и дело! Я не только убил ее, я и сейчас ее убиваю!
– Вы думаете, это правда, Боб? – терпеливо отвечает Зигфрид.
– Она так думает! Думает теперь и будет думать бесконечно – пока жива. Для нее это произошло не годы назад. Только минуты, и это продолжается всю мою жизнь. Я здесь внизу, старею, стараюсь все забыть, а Клара там вверху, у НН Стрельца, плавает, как муха в янтаре.
Я падаю на голый пластиковый матрац и плачу. Постепенно Зигфрид восстанавливает знакомый интерьер кабинета, то тут, то там появляются знакомые декорации. На стене повисла голограмма озера Гарда, над ним воздушные лодки, а в озере плещутся курортники.
– Пусть боль выйдет, – мягко советует мне Зигфрид. – Пусть она вся выйдет.
– А что я делаю, по-твоему? – Я переворачиваюсь на пенном матраце, глядя в потолок. – Я мог бы преодолеть боль и вину, если бы