– Это мой любимый отель в Бразилиа, – добродушно и гостеприимно сообщил я ему, когда он начал поливать пальмовый салат соусом. – Старый. Но хороший. Вы, вероятно, все тут уже видели?
– Я восемь лет прожил в этих местах, мистер Броудхед.
– Понятно. – Я понятия не имел, где проживает этот сукин сын, для меня он был всего лишь досадной помехой. И все же я добросовестно попытался отыскать хоть какой-нибудь общий интерес. – По пути сюда я получил последние изображения с Пищевой фабрики. У группы Хертеров-Холлов все хорошо, они нашли там удивительные вещи. Знаете ли вы, что мы идентифицировали четверых Мертвецов как старателей с Врат?
– Я что-то об этом видел на ПВ, да, мистер Броудхед. Это очень интересно.
– Более того, Боувер. Это может изменить весь мир, не говоря уже о том, что сделает нас ужасно богатыми. – Он кивнул, предварительно набив рот салатом. Не очень-то мне удавалось разговорить его. – Ну, хорошо, – терпеливо проговорил я, – давайте перейдем к делу. Я хочу, чтобы вы отказались от иска.
Боувер неторопливо прожевал устрицу, проглотил ее и нацепил на вилку следующую.
– Я это знаю, мистер Броудхед, – меланхолично проговорил он и снова набил рот.
Я отпил вина, смешанного с сельтерской водой, и, сохраняя полный контроль над голосом и манерами, сказал:
– Мистер Боувер, мне кажется, вы не совсем представляете, как в действительности обстоят наши дела. У меня нет желания вас обидеть. Просто вам известны не все факты. Мы оба многое потеряем, если вы будете продолжать настаивать на иске. – И я начал разбирать этот случай, тщательно и осторожно, как советовал Мортон. Я рассказал ему о неизбежном вмешательстве Корпорации «Врата», о заинтересованности в предприятии всего человечества, о необходимости исполнять судебный запрет на исследование Пищевой фабрики, который невозможно сообщить Хертерам-Холлам раньше чем за месяц, а в это время они будут делать, что сочтут нужным, и, разумеется, о возможности мирной сделки. – Я хочу вам сказать, – мягко продолжал я, – что дело это слишком важное и значимое не только для нас. Его нельзя поделить между нами, как обыкновенный пирог с капустой. Поверьте, с нами не станут нянчиться. Конфискуют у обоих.
Боувер слушал меня и не переставал двигать челюстями. Потом, когда жевать больше стало нечего, отпил из своей чашечки и мрачно произнес:
– Нам с вами больше нечего обсуждать, мистер Броудхед.
– Ошибаетесь, есть что!
– Это вам так кажется, – ответил он, – а я так не считаю. Вы кое в чем ошибаетесь. Речь больше не идет о предстоящем судебном процессе. Речь идет о решении суда.