Леонид Филатов (Соловьёв) - страница 8
И, имея в виду, что мы будем жить-поживать и добра наживать, Лёня сказал: «Ребят, а мне не… — а ему тоже в гостинице выписали какой-то этаж, — Лёня сказал: — Мне там одиноко (а это сущность Лёни, очень серьезная сущность). Мне там одиноко и бесприютно в этом самом. Сережа, Таня, возьмите меня к себе». Это была странная просьба, потому что у нас вроде как был колумбийский медовый месяц. И у нас было действительно там три комнаты… там, это самое, но как, но как возьмите его… куда его взять к себе? Спальня была одна, кровать была одна. Куда его к себе взять? И там, значит, опять-таки наш друг и учитель из КГБ сказал: «Там у вас есть для прислуги одна комната. Спросите, может, он хочет там, для прислуги?» Он говорит: «Да, да, вот это то, что надо для меня».
Лёня был не просто антигламурен, он чувствовал гламур за версту, его начинало колотить от гламура, он ненавидел гламур. И он поселился в эту самую комнату для прислуги, и это, и эта комната для прислуги была практически внутри нашего с Таней номера. В этой комнате он, когда приходил, не раздевался, он снимал только ботинки, снимал носки, стирал их и ложился. Ложился в одежде и в одежде так лежал, что-то обдумывая. Обдумывал он, вероятно, как жить-поживать и добра наживать. Ну, мысли все заканчивались в тот момент. То есть они даже не начинались, потому что он, когда приходил, первое, что он делал, — он соединялся с… международной колумбийской службой и просил телефон Нины Шацкой — у них как раз роман был, тоже большой роман с Ниной Шацкой, который неминуемо двигался к женитьбе. Неминуемо. И добро нажить надо было еще обязательно, потому что еще и женитьба где-то впереди маячила. И он по этой междугородной службе говорил: «Алле, я Леонидас Филатофф, Леонидас, да, номер телефона, Москву, да, номер…» И оставлял заказ. И ложился на кровать, смотрел в потолок и ждал, когда ему ответят.
Голос
Голос
Голос
Каждый раз было ощущение, что ему предстоит какой-то необыкновенно ответственный разговор, который решит вопросы жизни и смерти лично его — Леонидаса. Ну и, конечно, его собеседника по ту сторону телефонного провода в Москве. И он лежал, лежал, лежал… И там было два номера телефона… один у нас с Таней, и второй был у Леонидаса. Когда соединяли, всегда путали номер. Всегда. И Леонидас ждал звонка из Москвы от Нины. В это время звонил у нас с Таней телефон, а мы уже спали вообще… У нас звонил телефон… причем эти междугородние звонки латиноамериканские… полное ощущение такой вселатиноамериканской тревоги… Мы садились полуодетые в постели, и вбегал босой Леонидас, в джинсах, опять в этой самой своей рваной косухе джинсовой и с какой-то невероятной легкостью, с невероятной вообще… запрыгивал к нам в семейную постель. Причем он как-то точно так запрыгивал между мной и Таней. И мы с Таней сидели, обалдев, а он садился, брал трубку, и начинался разговор минут на десять. Весь разговор… нехорошо читать чужие письма, нехорошо передавать чужие любовные разговоры… этот могу передать… он был очень простой: «Нюся, — это через многие континенты, через многие страны, через океаны… тогда же не было других… другой связи, только через спутники… — Нюся, — кричал Лёня, и мы слышали, как эти самые ретрансляторы все время говорили: Нюся, юся, юся… — Это я-я-я-я. Как кто я? Я-я-я. Это я-я-я-я. Это я-я-я. Это я, Лёня-ня-я-я-ня… Нюся-юся-юся-юся… Ты меня слышишь? Все это стоило, каждая минута, состояние, благосостояние, состояние благосостояния. — Нюся-юся-юся… да, это я-я-я-я. Кто сказал… ал-ал-ал? Кто сказал? Ал-а-ал… такую хреновину-овину-овину-овину… И ты эту хреновину-овину-овину-овину… слушаешь-лушаешь-лушаешь… и повторяеть-ряешь-ряешь-ряешь… мне-е-е-е… Нюся… ты с ума сошла-ла-ла-ла…» После двадцати или пятнадцати минут вот такого рода малосвязанных, очень дорогостоящих криков Лёня как-то очень огорченно клал эту самую трубку, говорил нам с Таней (а мы так и сидели с Таней, абсолютно обалдев): «Да. Ситуация сложная, очень много недобрых и нехороших людей, они Нюсе пачкают мозг, они Нюсе пачкают мозг. Нужно бы перезвонить». Мы говорим: «Лень, не сегодня только. Сейчас три часа ночи. Там часовые пояса…» — «Ну хорошо, не сегодня. Но завтра, вернувшись со смены, я обязательно буду звонить Нюсе, потому что я должен это безобразие прекратить».