В этом предисловии отец высказал и свое другое глубокое убеждение: нельзя сделать ничего хорошего при системе разделения труда. Картина, стул или обои интересовали его только тогда, когда все фазы их изготовления служили выражением индивидуальности одного и того же человека. Ренуар любил рассказывать, что если за комод Людовика XVI платят целое состояние, а комод от Дюфайеля едва перестанет быть новым не стоит ни гроша, то это происходит оттого, что в первом каждый след от стамески обличает мастера, тогда как за дюфайельской мебелью прячется всего лишь анонимная компания. Каковы бы ни были способности отдельных специалистов-рабочих, которые участвовали в его изготовлении, результат представляет только копию рисунка чертежника, возможно и гениального, но его гений остается не выявленным, раз он не сам осуществил свой замысел. Именно общий замысел Ренуар считал второстепенным элементом в искусстве. «Как у Шекспира, который заимствовал сюжеты невесть у кого». Андре Жид>[194] впоследствии сказал: «В искусстве имеет значение только форма!»
Картины, созданные Ренуаром, распространялись по свету при посредничестве Дюран-Рюэлей и Воллара, к которым затем присоединились Бернхаймы. «Папаша Дюран» передал дело своим детям, Жозефу и Жоржу, последний из которых занимался главным образом Америкой. Ренуар не смотрел на них как на маршанов — для него это были друзья, почти сыновья. Воллар считался членом семьи. Добившись головокружительного коммерческого успеха, он занялся изданием редких книг. Он предоставил искусным ремесленникам средства и, главное, возможность для совершенствования искусства фоторепродукции. У меня перед глазами полумеханическая копия Сезанна, сделанная Кло, которая настолько близка к подлиннику, насколько это вообще в человеческих возможностях. Воллар воскресил ручной типографский станок для печатания выпускаемых им изданий, а своим опытом и впечатлениями делился в книгах, из которых первая, прочитанная Ренуаром, была посвящена Сезанну.
Отцу нравились ручные оттиски и возвращение к классическим типографским шрифтам. Он был против репродукций: «Если станут продавать отличные имитации Веронезе за двенадцать с половиной франков — что будут делать молодые художники?» Про книги Воллара он говорил: «В них превосходно описана незаурядная личность, некий Воллар. Что до Сезанна, то ведь у нас есть его картины, которые скажут о нем больше, чем это может сделать самая хорошая биография». Он сказал бы то же, если бы прочел написанные мною строки. Это не мешает мне продолжать. Я не первый и не последний, кто пытается рассказать о нем. Результат наших общих усилий не столько объяснение, сколько дань признания, дань, идущая от сердца и потому неспособная быть ему неприятной.