Я приготовил ему чашку крепкого растворимого кофе, всыпал полторы чайных ложки сахара, тщательно, как он любил, размешал и принес ему в гостиную.
– Спасибо, Baba[28], – сказал Черчилль и оставил чашку на столе. – Шикарная была поездка, а? – Он указал на висящую на стене фотографию в рамке, на которой была запечатлена наша вылазка в Синай.
Я промолчал.
– Сто лет не видел этой фотки, – добавил он.
– Ты сто лет здесь не бывал, – сухо обронил я.
– Верно, – признал он и уставился на свои ботинки. Обычно он сидел, широко расставив ноги, будто занимался сексом с воздухом, но сейчас его колени были плотно сжаты.
– Знаю, – сказал он, – в последние два года мы с тобой перестали… В смысле… Отдалились друг от друга… Ты отдалился… После того, что случилось… Правильно, конечно… – Он умолк и перевел взгляд на меня.
Я кивнул, словно судья адвокату: хорошо, продолжайте. Пока.
– Что касается меня… Ты всегда был мне другом… А теперь я вляпался по уши… Мне не с кем поговорить, не с кем посоветоваться. Яара больше не желает меня слушать… У Амихая своих забот хватает… Офир… Офир позвонил и начал нудеть, типа каждая наша ошибка – это урок и так далее… Может, он и прав, но меня тошнит от этих банальностей. Родители… Отец в таких вещах ничего не смыслит, а мать… Мне стыдно говорить с ней об этом… Ты знаешь, что в этом году она поступила в юридическую школу? Говорит, что мой успех придал ей смелости, понимаешь? Разве я могу ее разочаровать? Но мне надо с кем-то посоветоваться… С кем-то умным… потому что сам я уже не в состоянии…
– Твой кофе стынет, – перебил я его. Я все еще не решил, чего хочу больше: помочь ему или спустить его с лестницы.
– В общем, – сказал Черчилль, сделав пару глотков, – ты единственный, кто может меня понять. Потому что ты единственный, кто знает Керен.
– Керен?
– Керен из Куско. Помнишь, когда ты болел, а я за тобой ухаживал? Я тогда познакомился с девушкой…
– А-а… С девушкой, в которой есть тайна?
– Ну да. Я просил ее подождать, пока ты не поправишься, но она уехала. Сказала: «Чему суждено случиться…»
– …то случится. Если вам суждено снова встретиться, вы встретитесь. Это я помню. Но как она связана с «обстоятельствами личного характера»?
– Она и есть «обстоятельство личного характера», – сказал Черчилль. И начал рассказывать.
Когда Черчилль говорил о своих любовных похождениях и о женщинах, которых ему удалось соблазнить, у него менялся голос. Он становился более глубоким, в нем появлялась хрипотца, он чем-то напоминал закадровый голос в трейлерах голливудских фильмов. Одновременно он для пущей наглядности размахивал руками и всегда делился самыми интимными подробностями. Где он ее трогал. И как она сначала не хотела, а потом вдруг захотела. Да еще как! Желание из нее буквально сочилось. И какие звуки она издавала – о боже! И чем пахло ее дыхание. И каковы были на вкус ее губы. И другие ее губы. Когда мы были подростками, эти рассказы жутко нас возбуждали, у меня, например, непременно вставал, но со временем истории Черчилля нам приелись, и, слушая его, мы испытывали неловкость. И легкое чувство гадливости. Но иногда у меня все равно вставал.