По всей видимости, Илана еще в послеродовой палате, потому что на снимке ее нет. В центре фотографии – Амихай, перед ним – два одинаковых пластиковых кувеза, в каких в роддоме держат новорожденных. У него усталый вид. Помятое лицо. Но оно озарено каким-то новым сиянием. Мы все улыбаемся в камеру – радостно и неловко. Если я не ошибаюсь, нам по двадцать пять лет, мы сами еще дети, и всего за одну ночь наш друг стал отцом, да еще отцом близнецов. До нас только начинает доходить смысл случившегося. По фотографии это заметно. Дело не только в растерянных улыбках, но и в том, как мы стоим. Офир сунул руки в карманы джинсов, Черчилль скрестил свои на груди, словно от чего-то защищаясь, а я положил руку Амихаю на плечо, и выглядит это так, будто я на него опираюсь. «Ты – наш передовой отряд, – написал Черчилль от всех от нас на открытке, которую приколол к букету цветов. – Разведай, что значит иметь детей, и, если выяснишь, что все ОК, мы за тобой последуем». Позже, когда мы спускались в лифте, Офир сказал: «Все потому, что отец Амихая погиб, когда он был еще ребенком. У него никогда не было нормальной семьи, вот он и обзавелся семьей так рано». – «Ерунда, – ответил Черчилль, – просто он хотел осчастливить Илану». А я подумал, что Амихай и сам казался счастливым там, рядом с кувезами, что в некоторых культурах двадцатипятилетний мужчина вполне может быть отцом четверых детей и что, возможно, именно Амихай ведет себя сообразно возрасту, а мы ждем непонятно чего и растрачиваем молодость на бессмысленные любовные интрижки.
* * *
– Ребенок не от тебя, – поспешила Яара меня успокоить.
– Откуда ты знаешь? В смысле… Откуда такая уверенность? («Если он все-таки мой, – мелькнула в голове мысль, – то одно из трех моих желаний – иметь с Яарой ребенка – все-таки сбудется».)
– Я подсчитала, – ответила Яара. – Выпадает точно на тот день, когда я в последний раз спала с Йоавом. Три недели назад.
– Ладно… Раз так, поздравляю, – буркнул я. И умолк, не зная, что еще добавить.
– Спасибо, – ответила Яара.
Мы оба помолчали. Я попытался представить себе ее хрупкое тело в состоянии беременности. У меня не получилось.
– Ладно, позови своего друга-идиота, – наконец попросила она.
Я позвал Черчилля. Он унес телефон в ванную, и они проговорили три с половиной часа – в какой-то момент я не выдержал и пошел отлить во двор, – а утром Черчилль собрал вещи, обнял меня, сказал, что я само благородство, и вернулся домой.