Последние несколько недель, с того дня, как я получил рукопись, я работал днем и ночью, чтобы успеть закончить редактуру и корректуру и подготовить книгу к намеченной Ювалем дате – закрытию чемпионата.
Как я уже упоминал, чтение давалось мне нелегко. Не раз и не два приходилось откладывать рукопись в сторону и ждать, пока утихнут переполняющие меня эмоции. Не раз и не два приходилось удерживать себя от излишних правок (утрачивает ли текст после определенного числа правок свою исходную сущность? Не знаю. Потому я был особенно осторожен).
В своей реальной, нелитературной жизни Юваль Фрид – человек еще более замкнутый и молчаливый, чем предстает на страницах этой книги. Большую часть реплик, которые он приписывает себе в тексте, он никогда не произносил. Как правило, говорили только его задумчивые глаза, а порой – его поступки, как в ту ночь, когда благодаря ему я выжил после сан-педро. Или когда он помогал Амихаю создавать ассоциацию. Мы привыкли к его тихой сдержанности, как привыкли к преувеличениям Офира и пазлам Амихая. Эта сдержанность служила нам добрую службу. Любой компании, состоящей из земли, воздуха и огня, необходима четвертая стихия, обтекающая камни, подобно воде, не фонтанирующая безумными идеями, не меняющая своих взглядов по три раза на дню и не требующая от всех абсолютной справедливости. Эта стихия просто молчит и улыбается своей мудрой улыбкой (эта улыбка, как однажды сказала мне Яара, и заставляла девушек в него влюбляться).
Думаю, за все годы нашей дружбы я не слышал, чтобы Юваль произнес больше трех фраз подряд. Возможно, именно поэтому его книга, представляющая собой один огромный монолог, так сильно меня удивила. И смутила. И разозлила.
И сроднила меня с ним. Сроднила как никогда.
Возвращайся, прошу я его, когда отбываю свое дежурство (я говорю с ним вслух, и меня не волнует, слышат ли меня другие пациенты в палате). Вернись, ты самый лучший друг, какой у меня когда-либо был. Ты научил меня, что значит быть другом. А без тебя, боюсь, я все забуду. Мы познакомились с тобой до того, как я изменился к худшему. Когда ты рядом, я неизменно чувствую, что становлюсь лучше. Ты видишь меня сквозь все мои маски и слышишь в моих словах то, что я за масками прячу от остального мира. Вернись, без тебя здесь так грустно. Я хочу, чтобы ты знал: Яара тоже грустит. Из-за того, что с тобой случилось, у нее предродовая депрессия. Она любит тебя, хоть это-то ты знаешь? А то, что она тебя любит, – это теперь большая проблема. От тоски она почти перестала есть. А ей нужно много есть, за себя и за нашу маленькую девочку. Так что возвращайся, брат. Ты обязан вернуться. Ты – клей. Ты всегда был клеем. В книге есть одно место, где ты задаешься вопросом, что происходило в те полгода, когда ты нас бойкотировал. А происходило то, что мы почти не виделись. А если виделись, то встречи выходили какими-то пустыми. Безрадостными. Истина в том, что без тебя мы – сборище случайных людей. А с тобой мы – друзья. Без тебя большой город – это вся та дрянь, о которой твердит Офир. С тобой – это наш дом.