Когда Сапнов ступает внутрь, его захлестывает неистовый, хаотичный водоворот шабаша. На секунду Григорий замирает, остолбенев, и тут же его хватают под руки две молодые, смеющиеся блудницы и влекут в толпу по выщербленным сотнями каблуков иконам.
Церковь полна прихожан, да не тех, для которых ее строили. Ведьмы – ряженые в бесчисленные цветастые юбки, с непокрытыми головами, молодые, лукаво подмигивающие девицы и изборожденные морщинами полубезумные старухи, – они скалят белоснежные клыки или последние гнилые пеньки зубов, скользят по Григорию горящими взглядами и ощупывают его слепыми очами, взмахивают кривыми каменными ножами и резными деревянными посохами в руках. Перемазанные кровью и чистые, словно ангелы. Пышущие здоровьем и безнадежно увечные. Щелкающие в неуклюжем танце костяными и деревянными протезами и отбивающие стройными ножками чечетку. Тонкие, как ветка ивы, и грузные, раскрасневшиеся, как торговки сдобой на базаре. Они исступленно выкрикивают хулы, поминутно харкая на пол черной слюной, и стоят, благоговейно замерев, устремив взгляды к алтарю. Ведьмы сливаются прямо на полу в противоестественном соитии и дерут друг другу волосы в драке. Весь безумный шабаш проносится мимо Григория, омывает его, как волны омывают утес. Под ногами рыскают хромые псы и визгливые коты, из трещин в стенах ползут склизкие черви, в щелях половиц подрагивают лапками жирные белые пауки, а в тенях верещат клубки крыс.
Григорий, оцепеневший и растерявшийся, обеими руками сжимает ружье. Подхвативший его поток тел, выносит Сапнова на пустое пространство перед алтарем. На алтаре же, устланном хоругвями, сидит, властно закинув ногу на ногу, абсолютно нагой, блестящий от елея, вина, крови и женских соков человек. Григорий с неведомой ему до того смесью ярости и испуга смотрит на него, не сразу узнавая в нем себя. На Сапнова устремлен взгляд чужих, горящих потусторонним пламенем глаз, словно выжженных на некогда его лице. Человек в его теле вздымает в воздух руку, и вихрь шабаша вмиг затихает.
– Пришел, значит. – Рот растягивается в улыбке. – Пришел, не убоялся. А почто пришел? Прихвастнуть, как обманул меня? Али мстить? Если мстить, то не за что – только себя можешь корить за опрометчивость. Знал, с чем связался – нечего было договор нарушать. Теперь тебе бежать только до конца дней твоих. А после смерти тебя уж встретят, будь уверен. Как положено встретят. Не полез бы туда, где тебе делать нечего, получил бы сыночка, как и просил – живым и здоровым. Через час, когда закричат первые петухи, окончится шабаш, и я смогу выйти из оскверненных стен. До этого момента у тебя есть время уйти. После – не обессудь.