– С твоими послушниками мы до поздней ночи там провозимся.
– Ну да, знаю-знаю. Что ж поделать – не самые лучшие ученики.
– Или учитель? – хмыкнул Кардашов.
Антон лишь укоризненно покосился на него.
– Тебя проводят. Жди в машине, я минут через десять выйду.
– Можно не провожать, я у вас тут, как дома, считай. – И следователь направился к выходу.
* * *
Ждать иерофанта пришлось не десять минут, а добрых полчаса. Он появился на крыльце, в мантии нараспашку и с сумкой на плече, набитой всем необходимым для проверки. Забросил сумку и сам расположился на заднем сиденье служебной «Волги». Кардашов недолюбливал и эту его привычку ездить сзади. Будто генерала какого-то возишь, а не сектанта. Двинулись в тишине – музыку Антон всегда просил не включать. На полдороги Кардашов глянул в зеркало и поймал тяжелый взгляд жреца. Сзади раздалось пощелкивание пришедших в движение жемчужин:
– Тебе не нравится со мной работать, – он именно утверждал, это Кардашов понял точно. – Почему?
Следователь задумался над ответом. Он ни разу за два года сотрудничества не пытался сформулировать причину своей неприязни. Потер седой висок и устало, нехотя сказал, глянув в зеркало:
– Думаю, из-за специфики твоей деятельности. Заговоры, ритуалы, обряды – все эти дела на крови, таинства. Не люблю я это.
Антон кивнул:
– Не любишь, но птичий черепок, который я тебе дал, на шее носишь.
– А это вопрос или утверждение?
– Утверждение.
Кардашов криво усмехнулся:
– А с чего ты взял, что ношу?
– Знаю. Это ведь так и есть.
– Ну да. Ношу. «Мгла слепа в нашем мире, но щупальца ее рыщут среди людских душ, выискивая слабых, чтобы испить их и, окрепнув, пожрать все сущее, и лишь защита на крови – оберег от нее», – так вроде ваши проповедники на площадях кричат?
– Практически дословно воспроизвел. То есть дело не лично во мне, а в сфере моей работы?
– Получается, что так, – вздохнул Кардашов.
– Не могу сказать, что сильно переживал по этому поводу, но рад слышать. Все мы – дети Суритска, никуда от этого не деться. Просто кто-то – приемные и упираются руками и ногами, отказываясь видеть реальную картину мира. А родные принимают со смирением этот мир с его испытаниями и Мглой.
Следователь поморщился:
– Вы все так пафосно и красиво говорите о Суритске, будто это и не трагедия вовсе была, а благодать божья.
– Любая трагедия есть благодать божья. – Глаза Антона блеснули, он склонил голову чуть набок, наблюдая за Кардашовым, но голос оставался таким же холодным и отстраненным. – Вопрос в том, для каких богов эта благодать.
– Вот о чем я и говорю. Ваш пафос и попытки придать всему поэтичность и божественность меня раздражают. Я служил на границе Суритска, в карантинной зоне. Два года там провел, в караулы ходил. Дня там нет, солнце больше не касается города. Лишь иногда чуть светает до сумерек. И в этих сумерках с дозорных вышек в бинокль виден частокол вдоль объездной на окраине города. Многокилометровый частокол, и на каждый кол насажено человеческое тело. Что в этом божественного и благодатного? Карантинную зону организовали, повырубив и выкорчевав лес вокруг города на два километра, потому что люди пытаются выбраться из города. И им, соответственно, нужно преодолеть два километра чистого поля, за которым стоим мы. Они идут и идут. Каждую ночь кто-то пытается выбраться. И в лесу постоянно крики людей. Их там ловят и частокол растет. Но многие выходят из леса. А у нас приказ – не выпускать и стрелять сразу на поражение. Войти и выйти из карантинной зоны может только спецподразделение группы сдерживания, разведчики. Знаешь, почему такой приказ?