Старуха махнула рукой, заметая кости землей:
– Покойника отпевали?
– Нет, не понес в церковь.
– Где мальчик? – спросила Маранья.
– В багажнике машины, там у промзоны оставил, – Григорий укзал за спину, туда, где за поворотом реки высились мертвые трубы заброшенного завода.
– Веди. Поедем отпоем, как положено. Кровь взял?
Григорий торопливо кивнул:
– А как же! На рынке свежей свиной трехлитровку налили.
Маранья презрительно плюнула ему под ноги. Голос ее скрипнул презрительно:
– Для сыночка мог бы и своей плеснуть.
* * *
Город придавило серым пологом сумерек. Григорий выехал за пределы промзоны и, подхваченный потоком машин, двинулся к центру. Маранья время от времени указывала пальцем, куда повернуть. Возле маленькой часовенки у мемориала узникам лагерей они подобрали молчаливого молодого протоиерея, высокого, худого, с вороной бородой. Глядя в зеркало, Григорий увидел, как протоиерей снял с шеи золоченый крест и достал из-под рясы перевернутый.
На южной окраине свернули с освещенной дороги, и по обеим сторонам бледными пятнами замелькали глухие заколоченные бараки. За пустынным запущенным сквером Маранья указала на неприметный поворот, и дорога вывела к покосившейся деревянной церквушке.
Сапнов заглушил мотор, сзади хлопнули дверями протоиерей и старуха. Григорий обошел машину, открыл багажник и достал завернутое в белый саван тело, а Маранья вытащила укутанную в полотенце банку с кровью.
Они ступили в темный провал входа. Торопливо осенили себя крестными знамениями, снизу вверх, справа налево. Маранья зажгла огарки черных свечей, и Григорий увидел, что пол вокруг устлан снятыми со стен образами и иконами, а свободным оставался лишь узкий коридор, ведущий к алтарю. На стене за алтарем пламя свечей озарило изображение неизвестного Григорию святого в алых одеяниях. Святой возвышался над алтарем, выписанный выше человеческого роста. На месте лица краска была затерта так, что виднелась серая штукатурка стены, испещренная сколами. На этом сером пятне штукатурки там, где должны быть глаза, одновременно со свечами вспыхнули красными угольками две точки. Нимб над головой святого не смыкался полностью и тускло поблескивал позолотой. Тонкие вытянутые ладони лежали на груди, и узловатые пальцы кончались длинными неровными ногтями.
Григорий положил сына на алтарь и откинул саван с бледного синегубого лица. Сзади послышался голос старухи:
– Возьми, милок, лукошко. В нем ягодка тебе в дорогу. Сам съешь, когда на привал встанете, да на месте оставишь в подношение. По бдынам разложишь.
Григорий вопросительно вскинул бровь, открыл было рот, но старуха упредила его вопрос: