. В качестве аргумента, указывающего на то, что Александр Раевский клеветал на поэта, ученый приводит стихотворение Пушкина «Коварность» (1824), где, как считает Эйдельман, строки «…сам презренной клеветы /…невидимым был эхом» указывают на Раевского.
О сложной роли Александра Раевского в одесский период жизни Пушкина писали давно. Эйдельман был не первым, кто полагал, что в стихотворении «Коварность» Пушкин имел в виду А. Раевского. Автор этой гипотезы — Т. Г. Цявловская[66], и самое мягкое, что про эту гипотезу можно сказать, — это то, что она не стала общепринятой. Так, строя гипотезу на гипотезе, Эйдельман изменяет своей обычной исследовательской объективности единственно для того, чтобы объяснить запрет членам Южного общества знакомиться с Пушкиным случайными обстоятельствами. Исследователь был всего в одном шаге от того, чтобы дать отзыву Горбачевского глубокое историческое объяснение. Но шаг этот не был сделан, потому что Эйдельман избегал резкого противопоставления Пушкина декабристам. С его точки зрения, Пушкин и декабристы относились к одному идеологическому лагерю — и разногласия между ними, если и были, имели не принципиальный характер и основывались на стечениях обстоятельств.
Значительно более сложно, чем Эйдельман, оценивал отношение декабристов к Пушкину Ю. М. Лотман:
Непонимание особенности пушкинской позиции рождало в конспиративных кругах представление о том, что он еще «незрел» и не заслуживает доверия. И если люди, лично знавшие Пушкина и любившие его, смягчали этот приговор утешающими рассуждениями о том, что будучи вне тайного общества Пушкин способствует своими стихами делу свободы (Пущин), или ссылкой на необходимость оберегать его талант от опасностей, связанных с непосредственной революционной борьбой (Рылеев-то себя не берег!), то до людей декабристской периферии, лично с Пушкиным не знакомых и питающихся слухами из третьих рук, доходили толки такого рода: «Он по своему характеру и малодушию, по своей развратной жизни сделает донос тотчас правительству о существовании Тайного общества». Эти слова вопиющей несправедливости сказал И. И. Горбачевский — декабрист редкой стойкости, честный и мужественный человек. При этом он сослался на такие святые для декабристов авторитеты, как мнение повешенных С. Муравьева-Апостола и М. Бестужева-Рюмина. Михаил Бестужев, чьи пометки покрывают рукопись, вполне с этим согласился[67].
Вместе с тем, как видно из приведенной цитаты, и Лотман считал отзыв Горбачевского опосредованным «слухами из третьих рук», полученных от людей, «лично с Пушкиным не знакомых». Между тем совершенно очевидно, что одних слухов о «дурном поведении» недостаточно, чтобы сделать шокировавший всех вывод о том, что Пушкин «по своей развратной жизни сделает донос тотчас правительству о существовании Тайного общества».