В 1811 году, в счастливейшие, незабвенные минуты жизни моей, читал я Вам, Государь, некоторые главы сей Истории… Вы слушали с восхитительным для меня вниманием; сравнивали давно-минувшее с настоящим, и не завидовали славным опасностям Димитрия, ибо предвидели для Себя еще славнейшие[569].
Так историк, передающий Царю «скрижаль откровения», чтобы тот следовал ее наставлениям, становится фигурой, уподобленной библейскому пророку. Это предполагало отношения особой конфиденциальности между Царем и Историком, основанные на том, что Царь всецело доверяет Историку, а Историк никогда не лжет. Именно такие взаимоотношения, исполненные взаимного доверия, установились между императором Александром и историком Карамзиным, в особенности после переезда последнего в Царское Село в 1816 году. Эти взаимоотношения сделались объектом интенсивной рефлексии современников. Главный вопрос, который их волновал, состоял в том, был ли Карамзин действительно честен, отстаивая самодержавие, или он действовал в угоду власти[570].
В 1826 году, когда писались «‹Автобиографические записки›», включавшие в себя воспоминания о Карамзине, Пушкин, имея своей целью защитить Карамзина, все-таки оговаривается, что «несколько отдельных размышлений (Карамзина. — И. Н.) в пользу самодержавия» были «опровергнуты верным рассказом событий» (XII, 306). Смысл этой оговорки в том, что Карамзин правдив в изложении событий даже тогда, когда это противоречит утверждаемым им принципам. При этом Пушкин осторожно указывает на то, что «молодые якобинцы», критикуя Карамзина, были в определенном отношении правы. Осторожность не лишняя, вызванная в том числе и тем, что Пушкин вскоре после публикации первых томов «Истории» сам оказался в числе критиков Карамзина.
На сегодняшний день исследователи согласны в том, что именно Пушкину принадлежит по крайней мере одна из двух знаменитых эпиграмм на Карамзина: «В его Истории изящность, простота…»[571] Другую эпиграмму, написанную по поводу выхода «Истории»: «Решившись хамом стать пред самовластья урной», Л. Н. Лузянина атрибутирует Н. И. Тургеневу[572]. Хорошо известно, что после октября 1818 года дружеские отношения между Пушкиным и Карамзиным пресеклись вследствие ссоры, причины которой не вполне ясны[573]. Сам Пушкин в письме к Вяземскому (10 июля 1826 года) отрицал, что его антикарамзинская эпиграмма (без уточнения, какая именно) была причиной ссоры:
Во-первых, что ты называешь моими эпиграммами противу Карамзина? довольно и одной, написанной мною в такое время, когда Карамзин меня отстранил от себя, глубоко оскорбив и мое честолюбие, и сердечную к нему приверженность. До сих пор не могу об этом хладнокровно вспомнить. Моя эпиграмма остра и ничуть не обидна, а другие, сколько знаю, глупы и бешены: ужели ты мне их приписываешь? (XIII, 286).