Новый этап в осмыслении фразы Карамзина «История народа принадлежит царю» приходится на 1825 год, когда Пушкин работает над трагедией «Борис Годунов» (начата в декабре 1824 года, закончена в ноябре 1825 года). Именно тогда в письме Н. И. Гнедичу Пушкин перефразирует ее, ставшую к этому времени знаменитой, следующим образом: «История народа принадлежит Поэту» (письмо Гнедичу 23 февраля 1825 года. — XIII, 145). Несмотря на то что основную событийную канву «Годунова» Пушкин взял из десятого тома Карамзина, незадолго до того вышедшего из печати, в своем понимании того, «кому принадлежит история», Пушкин на тот момент отстоял от Карамзина очень далеко — пожалуй, еще дальше, чем это имело место в 1818 году, когда вышли первые тома «Истории». И это при том, что именно к девятому и десятому томам «Истории», посвященным правлению Ивана Грозного и описанию Смутного времени, более всего можно было бы отнести слова Пушкина про «верный рассказ событий», который опровергает «несколько соображений в пользу самодержавия». Потрясение, которое испытало русское общество от прочтения этих томов, заслонило или, во всяком случае, намного усложнило впечатление от первых восьми томов. Общество, возбужденное карамзинским описанием ужасов царства кровавого тирана Ивана Грозного, гудело — либеральная его часть от восторга, консервативная — от негодования. Народ в обоих томах «Истории» — активное действующее лицо, его реакции — это выражение нравственного императива и Высшего суда[582]. И можно было не сомневаться, что, по мысли Карамзина, история в описанную эпоху принадлежит именно «народу», а не злодею Грозному и не детоубийце Годунову, в том смысле, что именно воля народа и его нравственный суд выражали волю Провидения.
В «Борисе Годунове» коллизия «царь — народ» также очень важна, а проблема того, кому «принадлежит» история в карамзинском смысле, — одна из основных. Народ в трагедии, так же как в «Истории» Карамзина, выступает как коллективное действующее лицо, а царь Борис, Самозванец и бояре легко манипулируют его мнением. Можно сказать, что в редакции трагедии 1825 года народ изображен легковерным и равнодушным, нравственный императив ему чужд. Заканчивается эта редакция тем, что народ, не ужаснувшись смерти детей Бориса, провозглашает здравицу Самозванцу: «Да здравствует царь Димитрий Иванович!» Только в 1831 году появляется дидактический и всем нам известный вариант окончания трагедии: «Народ безмолвствует» — «Народ в ужасе молчит»[583]. Можно, таким образом, определенно утверждать, что на вопрос, принадлежит ли история народу, в 1825 году Пушкин дает отрицательный ответ. И это совершенно естественно, поскольку незадолго до начала работы над «Годуновым» в стихотворении «Свободы сеятель пустынный» (декабрь 1823 года) Пушкин заключил: