.
Конечно, представление о том, что для писателя радость творчества — это и есть счастье, опосредовано для Пушкина не только Карамзиным. Но именно Карамзин в своей «Речи» обрисовал путь, который ведет к этому счастью. Таким путем «великого поэта, для великого оратора или великого живописца природы», по мнению историка, является уединенность или, точнее говоря, отъединенность от мира:
Удаленный от света и — сказал мне, в юности моей, старец Виланд — не имея ни читателей, ни слушателей, в дикой пустыне, среди необитаемого острова, я в восторге беседовал бы с уединенною музою, неутомимо исправляя стихи мои, хотя бы и неизвестные миру[604].
И от такого понимания «счастья» для «великого поэта» всего один шаг до концепции «счастья», выраженной Пушкиным в стихотворении «Из Пиндемонти»:
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
— Вот счастье! вот права…
В числе многочисленных параллелей Пушкин — Карамзин, возвращающих осведомленного читателя в 1818 год, в статье «Российская академия» приводится и цитата из «Посвящения» к «Истории». Того самого, которое своей фразой «История народа принадлежит царю» вызвала резкую реакцию современников. Пушкин приводит оттуда значимое для него место о «внимании», которое император оказывал историографу: «Вы слушали, — пишет историограф в своем посвящении государю, — с восхитительным для меня вниманием; сравнивали давно-минувшее с настоящим»[605].
В сравнении «минувшего с настоящим» — 1818 года, когда вышли первые тома «Истории» Карамзина, с 1836 годом, когда писалась «Российская академия», — заключается важнейший подтекст статьи. И это сравнение не в пользу Пушкина. К моменту написания статьи (апрель 1836 года) от надежд Пушкина стать вторым Карамзиным не осталось и следа. Об этом свидетельствовали, с одной стороны, цензурные сложности с прохождением второй книги «Современника», говорящие о недоверии и жестком контроле со стороны власти, и, с другой стороны, коммерческий неуспех главных начинаний Пушкина этого времени — «Истории Пугачевского бунта» и первого тома «Современника». Последнее означало, что, не обретя независимость от «царя», Пушкин попал в зависимость от «народа», если под народом понимать читающую публику.
Несмотря на это, статья «Российская академия» — замечательное свидетельство идейной и биографической близости Пушкина к Карамзину. В момент, когда отношения поэта с властью портятся и Пушкин теряет свою роль «поэта у трона», Карамзин продолжает оставаться для него идеалом поведения «частного человека» («частного и честного»), по выражению В. Э. Вацуро.