Она сидела на койке, продолжая читать историю мальчика, почти ребенка, который провел день, ночь и еще один день в другой стране, а когда вернулся домой, то выяснилось, что родные даже его не хватились, и эта история перешла у читательницы в другую, трансформировалась в момент, когда она ненадолго оторвалась от чтения, в новый вариант, которого не было в книге, но который без этой книги не сложился бы. Она читала стоя, как бегунья на старте, выставив вперед одну ногу.
Для начала история превратилась в историю ее брата, который был младше ее на десять лет и который теперь, когда она читала тут, в Вексене, там же, в Пикардии, бросив, несмотря на хорошие отметки, учебу в Лицее имени Анри IV в Париже, осваивал, с конца зимы, ремесло «charpentier», плотника. В том эпизоде, который у нее сам собой придумался во время чтения, брат, находившийся в другой, чужой стране, в отличие от книги, оказался ночью в будке при канатной дороге, которую он взломал, не один. Среди ночи к нему присоединился еще один человек, якобы горный турист, который, по его утверждению, заблудился в альпийских горах и случайно вышел к подъемнику. Растянувшись на голом полу, поскольку в будке не было даже скамеек, не говоря уже о матрацах, эти два незнакомых человека, в темноте, болтали некоторое время, как это обычно бывает в горных приютах, словно старые знакомые.
В какой-то момент незнакомец резко прервал свою болтовню, посреди рассуждений о прогнозе погоды на завтра или о чем-то другом. Может быть, он заснул? Но нет, никакого мерного дыхания, вообще никакого дыхания. Тишина в темной хижине не была мертвой тишиной, скорее такой, какая наступает, когда кто-то задерживает дыхание, собираясь совершить некое действие, определенно недоброе. Герой этого рассказа, ее дорогой любимый брат, почти ребенок, находился в опасности, угрожавшей его жизни. Под рукой никакого оружия, только маленький перочинный ножик, который он пытался раскрыть в кармане брюк – но лезвие застревало.
Прямо рядом в темноте теперь раздалось шуршание, постепенно нараставшее и одновременно неотвратимо приближавшееся, будто откуда-то сверху, к лежащему на полу. Временами шуршание затихало, замирало, полностью исчезало, пока не возобновлялось снова, сильнее, чем до того, значительно ближе, почти уже над самой головой, родной головой, а в недрах шуршания, словно в самой его сердцевине, все более явственный, только что локализованный, грохот, громыхание, который вот-вот вырвется наружу и навалится на него – о чем ребенок в горной хижине без света там, в чужой стране, уже чуть ли не мечтал: такими устрашающе таинственными были все эти предшествующие перерывы, с угрожающими паузами в тишине, настолько пугающими, что от них разрывалось сердце.