Как ее могло занести так далеко от книги в сторону какой-то мистической истории, если не сказать триллера, с собственным братом в роли потерянного, покинутого всеми ребенка? Значит, эта каморка, в которой она сидела и читала, никакой особой, только ей предназначенной, защитной силой не обладала, как это представлялось в воображении?
Назад к книге, к чтению, слово за словом. Там такое же шуршание в темноте, предвестники грохота, оглушительный грохот. Но только то, что свалилось, обрушилось на лежащего мальчика в книге, оказалось при свете фонарика всего-навсего походным рюкзаком, который все это время стоял у него в изголовье на полу, а потом, по неведомой причине, медленно, очень медленно, принял наклонное положение и начал съезжать, пока совсем не свалился с грохотом. Хватит привидений. Довольно ужасов. Мальчик остался цел и невредим и на следующий день благополучно добрался до дома, и целой и невредимой осталась его тайна, которая с этого момента будет сопровождать его всю жизнь. Каморка все же оказалась правильным местом для чтения. Книга и каморка. Главное, что она занялась тут чтением в нужный момент. Получается, что чтение из всех разновидностей ее суеверия самое надежное? Разновидность, которой она больше всего доверяет? Которая кажется ей способной на многое? Разновидность, превосходящая все остальные, выходящая за пределы всех привычных, укоренившихся, слишком укоренившихся разновидностей?
То, что в процессе чтения, через него, погружаясь в него, в силу него и благодаря ему можно было и действительно удавалось защитить его, его, столь важного для нее, – вот в чем заключалась ее вера. Это была ее вера и одновременно уверенность, «уверенность веры», как это называлось когда-то.
Пребывая в такой уверенности, что она своим чтением обеспечила ему, брату, надежную защиту, она тут же позвонила ему. Не поприветствовав его, не пожелав ему доброго утра в этот прекрасный воскресный денек и т.д., а главное – не спросив о его самочувствии, сестра, воровка фруктов, запинаясь, сообщила, что она сейчас собирается к нему. Она не оставила ему времени на то, чтобы вставить хотя бы слово, ведь и так было ясно: у него все прекрасно и иначе быть не могло, ему значительно лучше, чем ночью, а самое прекрасное ждет его еще впереди. Только уже потом, после звонка, она спросила себя, почему он не ответил ей таким же запинающимся лепетом, зайдясь от восторга. Что означало это его шумное дыхание, пробивавшееся сквозь ее лепетание, дыхание, похожее почти на стон? Может быть, он хотел ей что-то рассказать? Рассказ и стон? – Темно-желтое мерцание вместо серого света от дождя сквозь трещины в стене: солнце вернулось. Удивительно, хотя, может быть, и нет: она хотела избавиться от солнца на этот день. Лишь бы не видеть сегодня ни единого солнечного луча. Но солнце осталось, оно светило и светило. Жаль светлой сери.