На прощание – опять очередное прощание – помощница-почтарша спросила незнакомку, нет ли у нее какого письма или хотя бы открытки на отправку; завтра же почта пойдет из Шомон-ан-Вексена. Это прозвучало скорее как просьба, а не как вопрос. И надо же, у путницы оказалось готовое письмо, написанное на ходу, – в минуты остановок, – по ходу дела, с адресом, написанным латиницей и кириллицей, с наклеенной маркой и этикеткой «авиапочта». Провожая взглядом почтаршу, которая в действительности была уже почти старушкой, седоволосой, она представила ее себе в окружении ее детей, все как один малыши, почти новорожденные.
Затем участок пути, на котором в истории воровки фруктов не происходило – как звучала старая формула? – ничего «достойного рассказа» или, во всяком случае, ничего такого, что, происходя, само собой складывалось в рассказ. Но разве до сих пор события рассказывались сами по себе? Нет. А следующие далее события, они будут рассказываться сами по себе? Нет, нет и нет. События, о которых рассказывается здесь в этой истории, становятся таковыми только благодаря рассказчику. Без него не обойтись. Я, читатель, как-нибудь переживу без историй, которые рассказываются сами по себе.
Вот так, двигаясь по расширяющейся спирали, воровка фруктов приблизилась неспешно к северо-восточной окраине плато, у подножия которого, возле крутого склона, располагался Шомон, единственный город в пикардийской части Вексена. На узкой дороге, шедшей по кромке плато, очень мало машин, но зато все они неслись на бешеной скорости, как будто они преследовали кого-то или, наоборот, сами спасались от преследования. Они производили впечатление гораздо более быстрых, чем самолеты в небе, которых при этом было значительно больше и которые стартовали один за другим из находившегося поблизости, если смотреть по прямой, аэропорта в Бове, специализировавшегося на полетах в туристические места и в дальние страны, не охваченные крупными аэропортами и большими авиакомпаниями. На протяжении какого-то времени, между деревней Лианкур-Сен-Пьер и хутором Ле Вивре, взгляду открывалась панорама, к северо-востоку от кромки плато, далеко за пределами Бове с его собором и аэропортом. Она остановилась на обочине, и ей представилось, будто она, через все границы Европы, видит совсем другое пространство, и перед ее взором потом действительно предстал Урал, а за ним вся Сибирь; и ни единого самолета не было там теперь в вышине, только сибирский орел, орлан-белохвост. Никаких металлических крыльев, направляющих корпус вниз или вверх над горизонтом земли, но гигантский размах совсем других крыльев, не сопоставимый ни с каким другим. Приблизившись, орел, однако, снова превратился в самолет, скорее мелкий по своим размерам, но зато пилот, там наверху, явно приметил ее и теперь смотрел на нее, исключительно на нее, молодую женщину, стоявшую внизу и не сводившую глаз с его машины: он помахал ей крыльями, сначала левым, потом правым, и пусть это было опять только в ее воображении.