Пешеходный переход через многополосную, широкую, как настоящая автострада, объездную дорогу, движение на которой регулируется светофорами. Времени достаточно, чтобы теперь, летним днем, транспорта почти нет, перейти через нее, по зебре, неспешно, широким шагом, повторяя шаги вслед за Джоном Ленноном, Полом Маккартни, Джорджем Харрисоном и Ринго Старром, когда они, уж больше полувека тому назад, переходили по зебре Эбби-Роуд для фотографии на обложку своего альбома.
Но воровка фруктов задержалась у перехода. Перед ним был выставлен частокол из металлических столбиков, призванных помешать машинам из центра города без долгих размышлений вывернуть на большую дорогу или для чего-то еще. На столбиках, разной высоты, – одни на уровне человеческих бедер, другие на уровне груди, – были насажены шарики, тоже из металла, покрытые белым лаком; лак на многих из них частично, а на каких-то и полностью был снят, соскоблен, счищен, стерт, руками, ногтями или чем еще всех тех пешеходов, которые годами стояли тут и ждали зеленого сигнала светофора, чтобы перейти через объездную дорогу.
Какой-то мужчина прохаживался возле частокола, в малярном халате. Он фотографировал и зарисовывал, попеременно, следы, оставленные на поверхности белых шаров руками и явно чем-то еще, явно не руками пешеходов, остановившихся у светофора. Фотограф-неудачник? Художник-неудачник? Он не производил впечатления ни того ни другого. Графические композиции, сложившиеся на поверхности этих шаров, которые, кстати говоря, как будто были созданы для того, чтобы опереться на них рукой во время вынужденного ожидания на обочине большой дороги, как будто были созданы для ладоней, имели, как и повсюду в мире, при всех отличиях отдельных шаров, общий ритм и последовательность чередующихся элементов. Он давно уже перемещался между континентами, позавчера в Пекине, вчера в Абу-Даби, сегодня в Шомон-ан-Вексене, чтобы документировать и архивировать подобные объекты. Особенно важно ему было сделать это в Шомоне, в его родном городе: эти отпечатки и насечки, это бессознательное стирание, сцарапывание, соскабливание, производимое прохожими, застрявшими у светофора, так думал он, было единственным, что соединяло Шомон, – который в остальном был в его глазах совершенно отсталым захолустьем, оторванным от всего, как будто находящимся на Луне, или на Марсе, или на Нептуне, и в любом случае отстоящим от Парижа значительно дальше, чем Владивосток и Ушуая, – со всем миром, с земным шаром. И к этому как нельзя лучше подходило то, что эти шары имели форму глобуса, детского глобуса, а царапки и потертости, оставленные пешеходами, напоминали на всех глобусах очертания морей и континентов, на каждом разные очертания, мировые моря, части света. А кроме того, была еще одна особенность: верхушка глобуса, изображавшая полюс, во многих случаях была соскоблена и там зияла чернота вместо преобладающей у всех шаров белизны покрытия – как будто полюс, Северный полюс, растаял, а вся планета покрылась вечным льдом и снегами. Какая серия фотографий и рисунков могла бы из этого получиться, не сегодня, не завтра, но через десять-двадцать лет, если бы он составил антологию образцов рукодельного творчества пешеходов, разукрасивших urbi et orbi