— Застыл за ночь, не дает положенного сжатия, — мудро замечает Охрим, вспоминая курсовую науку.
— Скажи, яка цаца, не дает! — иронически замечают конюхи. — Холера тебя забери!
Когда заходил поршень, застреляла выхлопная труба, задергалось, словно в лихорадке, нескладное тело «запорожца», Охрим Баляба подкатил к трактору бричку со специально укороченным, как следует пригнанным дышлом, взял ее на прицеп. Затем поднял и кинул в бричку пустую, гулкую железную бочку, поднял туда же две бороны, откованные недавно в кузнице, сложив их одна на другую зубьями, взобрался на свое место.
Только он выкатил, громыхая, за каменные ворота, только вознамерился прибавить ходу, как вдруг услышал визгливый ребячий плач. Догоняя трактор, бежал в трусах, нижней рубашке, в незашнурованных яловых ботинках Антон. Шапка-ушанка съехала на глаза, и Тошка торопился, что называется, вслепую, даже боязно стало: вот-вот ткнется в железные шипы лицом.
— Стой, хай тебе грец! — Баляба-отец остановил трактор. — Куда тебя несет лихая година?
— Поеду до дому!
— Вернись, сынок, по-хорошему. Не то ремня спробуешь.
— Не хочу ремня, хочу с тобою! — уперся на своем Тошка.
У Охрима не было такого расчета, чтобы брать сына на хутор, и он тоже заупрямился. Словом, нашла коса на камень: отец свое, сын свое. И не желают понимать один другого. «Поплачет, поплачет да и перестанет, — подумал старший Баляба, — не время сейчас с ним возиться». И включил скорость. Но уйти от Антона не так-то просто. Он метнулся вперед, опередил трактор, упал на сырую дорогу, руки раскинул. Как Охриму удалось вовремя остановить машину, он уже и сам не знает. Только помнит, спускался с трактора на землю медленно, с оледенелым сердцем. Верил, что сын лежит уже раздавленный и что все для Охрима в этом мире кончено.
Антон лежал у самых колес. Лежал, словно на кресте распятый. Когда Охрим потрогал его грудь, он, не пошевельнувшись, тихо проговорил:
— На, дави, если ты такой.
Охрим бережно поднял его, легонького, на руки, спокойно подумал: «С таким шутки плохи!» — и понес в помещение одеваться.
Поездка в Бердянск была первой его большой дорогой. Антон сидел на передней бричке, сзади поскрипывало еще две. Отец правил «запорожцем», строго глядя вперед. А его напарник — смуглолицый горбоносый Касим — чертиком вертелся, прыгая то сюда, то туда: то он висит, прицепившись за трактор, то стоит на гайке колеса передней подводы и зубоскалит с Антошкой. Антона даже удивляло, как только человек не угодит под колесо. Прыгает то на землю, то на бричку, бежит трусцой рядом с обозом, карабкается на трактор… Посмотришь со стороны — ну чистая обезьяна. Так его и называет Охрим Баляба, еще и добавляет: