Антошка взобрался по шипам колеса на высокое сиденье, покачался на его подпорке-рессоре. Другие хлопцы, словно репьи, облепили огромное колесо «запорожца» со всех сторон.
Когда трактор уже стоял посреди широкого коммунского двора, Антошка то и дело поглядывал на него через окно, боялся, не растащили бы пацаны по болтику да по гаечке.
Хлопотный выдался денек! Радостно возбужденный, Антон в этот день понял, что школа ему ни к чему. Он ее оставит навсегда и окончательно свяжет свою судьбу с «запорожцем». Отец обучит его машине — больше Антону не понадобится в жизни никакая наука. Сядет Антошка за руль — пусть завидуют хлопцы-дружки, пусть любуются коммунары. Это ж не то, что сидеть на кляче, которая крутит привод огородного чигиря, не бричка, на которой подсолнухи перевозят, — живая машина! Она, если понадобится, пять арб потащит, говорил отец, много пар быков заменит…
Так думал Тошка, засыпая. У отца его, Охрима Балябы, шли думки посложнее. Облюбовал Охрим в мыслях Семку Беловола, пригрел в сердце бывшего детдомовца, словно сына, захотелось посадить рядом с собой помощником на «запорожец». Старательный хлопец, и языком попусту не мелет, не то что Касим-комедиант. Но Кузьменко поворачивает дело как раз противной стороной: настаивает, чтобы подручным сделать татарина Касима. А Семке, мол, Беловолу, иное дело найдется: Семке не подручным стоять, а коренником упрягаться надобно. Охрим уже заранее честил почем зря своего будущего нерадивого помощника. Ему привиделось, что Касим то протирает подшипники негожей ветошью, даже не отряхнув с нее песок; то делает еще что-нибудь непотребное. Мерещилось Охриму, будто день и ночь сидит он на «запорожце» сам, одинокий, никакой подсмены не требуя. Уж лучше один, чем с таким иродом непутевым связываться! А Касим будто байки всякие сочиняет о Балябе и пускает их гулять по хутору. Спрягся зубоскал с Васей Совыней — два сапога пара! — не дают житья Балябе…
Так до света и пробредил Охрим. Встал разбитый, с тяжелой головою. Усмехнулся в короткие усы, махнул рукой.
— Вот невыкопанное лихо!
«Запорожец» долго не заводился. Уже дежурные конюхи подошли, за шкив крутили, но он все молчит, не чехкает.
— Дивись, точно конь норовистый!
— Конь не конь, а голой рукой не тронь! Тут понятие вложено, — многозначительно объяснил Баляба. Посадив на конец проволочного прутика ветошь, предварительно обмакнув ее в ведерке с отработкой, он запалил факел, сунул его под брюшину трактора.
Конюхи удивились:
— Це по-нашему: пощекочи коня споднизу кнутиком — рванется, як скаженный.