Денис Омельянович бросил хлеб на стол, грохнул ножом об пол:
— А что же ты в моем дому самовольничаешь? Ишь, до артели захотелось! Так лети к черту, чтоб мои очи тебя не видели!
— Отец родной, что ты плетешь? — перекрестила его жена. — Что язык распустил?!
Поля уже ничего не слышала: уши ей заложило постыдным упреком. Она соскочила с припечка, куда забралась было погреться, сунула ноги в черевики, схватила ношеный-переношенный казакин, белую шаль — свою гордость, ударив дверью, выбежала во двор.
— Живите сами, я не пропаду! — крикнула, утирая ладонью глаза, подалась через огороды на верхнюю улицу, где жила Феня Драба — ее подруга. «Переночую у нее, а там увидим», — утешала она себя, спотыкаясь на копаном.
Вот уж кто своевольничает, так это Феня Драба. А что ей стесняться? В дому живет одна, если не считать старой глуховатой бабки Даши. Феня сама себе хозяйка. Куда хочет — туда идет, кого захочет — того и привечает.
Когда Поля трижды стукнула в окно, Феня угадала: подругин знак. Накинув кофту на узкие округлые плечи, выскочила в темные сенцы, брякнула кованым крючком.
— Поль, ты?
— Ага. Пустишь переночевать?
— Чего пытаешь? Места много! — Выкрутив фитиль в лампе, посмотрев в Полино заплаканное лицо, испуганно ойкнула: — Шо с тобою?
Поля махнула рукой, скривила рот в усмешке:
— Лучше не хвалиться. Ушла от своих.
— Отчаянная, чертяка! — восхитилась Феня. — А мне и уйти не от кого.
— Ты счастливая, — позавидовала Поля.
— Куда же ты теперь?
— Председатель Диброва найдет место.
— Полька, и я с тобою, ладно? — попросила подруга. — Пойду в артель. Нехай бабка сама на печке хозяйнует.
Поля, помягчевшим голосом, доверилась подруге:
— Видела, возле леска стоит хатка-мазанка?
— Ну-ну? — выдохнула Феня.
— Говорят, откроют там птицеферму.
— Ну-ну!..
— Туда бы мне!.. Страсть люблю цыплят нянчить, — призналась Поля. — Писклявые, пушистые. Возьмешь в руки желтый комочек — словно живое сердечко в руках бьется. В степу ветерок. Былинки до земли нагинаются… Жила бы себе и горя не знала, — мечтательно делилась Поля, уже позевывая.
Денис Дудник вместе с другими новоспасчанами, занаряженными в обоз, возил в город на станцию раскулаченных. Плач стоял такой, что казалось, Новоспасовка в слезах потонет. Никогда не видели люди такого насильственного выселения. Даже не знали, с чем его сравнить. Вот разве только старики из казацких семей помнят, как атаман Войска Азовского когда-то переселял казаков на свободные кубанские земли. Было это давно, так что многими забылось. Но старики помнят. Старшина составляла списки. Вызывали каждого, объявляли волю атамана, покоившуюся на царской воле и ей подчиненную, указывали, что брать с собой, что оставлять тут. Почитай, половина казацтва Новоспасовки отправлялась на новые места, укреплять южные фортеции империи Российской. Плач и стон стоял, как перед великим нашествием. Делились семьи, рвались родственные пуповины. Ржали кони, лаяли собаки, мычала скотина, стучали втулки колесные, урядники надрывали глотки до сипу. Переселяемые отправлялись огромным табором в неведомо-дикую Черкессию, прощались с белым светом. Черная туча стояла над станицей, заупокойно звонили колокола, леденил душу детский плач.