Он запечатал письмо в конверт, затем написал несколько слов главврачу районной больницы: пусть возьмет под свой контроль, и тут в дверном проеме показалось бледное, одутловатое лицо «Круглого нуля»:
— Яков Ефимович, в химиотерапию!
В коридоре у столика со стерильными инструментами и препаратами, прикрытого простыней, уже суетились Восковцев и Кольцова. По изолятору гулял ветер, колыхал занавески на распахнутом настежь окне. Доктор с треском захлопнул створки.
— Не надо, — тронула его за плечо жена Вашкевича. — Он сказал, чтобы открыли.
— Голубушка, пойдите-ка прилягте. — Басов повернулся к сестре, стоявшей в изголовье кровати. — Отведите ее в ординаторскую, пусть отдохнет.
— Не пойду, — отшатнулась женщина. — Не трогайте меня, не пойду!
— Пойдете, — непреклонно сказал Яков Ефимович, — вы нам сейчас только будете мешать. Если… я за вами пошлю.
Ее увели. Из коридора вкатили столик, бестеневую лампу, наркозный аппарат.
…В четыре часа двадцать семь минут утра доктор Басов снял шапочку, вытер ею лоб и послал за женой Вашкевича, а сам снова пустился в путь по длинным институтским коридорам, чуть слышно шаркая тапочками, серый и неприметный, как мышь. За столиками, на постах, под неярким светом грибков ночников, сестры тонко позвякивали флаконами с растворами для капельниц, готовили шприцы и ампулы, порошки и таблетки, листали журналы. А вот в послеоперационной палате, куда он заглянул, сестру сморило, и она дремала, сидя на стуле и неудобной позе, бессильно свесив тяжелые руки, и это был непорядок: здесь, как нигде, сестра не должна спать. Яков Ефимович уже хотел разбудить сестру и сделать внушение, но, присмотревшись, узнал Таису Сергеевну и успокоился. Таиса Сергеевна проработала в больнице два десятка лет, она умела дремать и в то же время слышать каждый шорох, как спящая мать слышит тоненький писк ребенка. Доктор отступил назад, и Таиса Сергеевна тут же открыла глаза и покачала ему головой: мол, все в порядке, — и поправила на лице маску.
Клиника спала за белыми дверями палат: ворочалась, стонала, хрипела, бредила, испуганно вскрикивала, затаенно улыбалась. Клинике снились сны: хорошие и плохие, веселые и грустные, серые и разноцветные, как праздничная иллюминация, и маленький доктор с длинным унылым носом и выпуклыми черными глазами за толстыми стеклами очков думал, что если бы это было в его власти, он собрал бы сюда все самые прекрасные сны, все самые замечательные сказки, какие люди придумали за всю свою историю, и положил каждому больному под подушку, а для плохих снов вывесил бы табличку: «Посторонним вход строго запрещен».