Понедельник — день тяжелый.
Вересов приехал в институт в восемь и до начала рабочего дня успел сделать несколько дел: велел Людмиле выслать к двум часам машину за Кедичем, на четыре тридцать пригласить Минаеву, просмотрел документы на злополучные партии золота и продиктовал приказ об отстранении Сухорукова от заведования отделом радиохирургии, а Шутова — от заведования лабораторией жидких изотопов до выяснения всех обстоятельств, связанных с заключением Мельникова. Он уже надел халат и шапочку, чтобы идти на пятиминутку, когда на пульте зажглась зеленая лампочка и послышался встревоженный Людмилин голос:
— Николай Александрович, министр.
Вересов поднял трубку.
— Слушаю.
— Николай Александрович? — послышался раздраженный бас. — Что происходит у вас в институте?
— Доброе утро, — сказал он и сделал паузу: поздоровается или нет?
— Доброе, доброе, — проворчал министр. — Какое там доброе, когда у меня на столе заявление, где вас обвиняют во всех смертных грехах. Слушайте. — Он прочел заявление Ярошевича. — Что вы на это скажете?
— Что все, кроме расхождения клинического и патоформологического диагнозов смерти Зайца — вздор и клевета, — твердо ответил Вересов. — Она идет от невежества автора, от полного незнания и непонимания основ онкологии. Что касается заключения патоморфолога, то я с ним как раз сейчас разбираюсь.
— Николай Александрович, хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Обвинения слишком серьезны, разговорами о невежестве автора от них не отделаешься. Поступок Сухорукова, к вашему сведению, граничит с уголовным преступлением…
— Я уже подписал приказ об отстранении его от заведования отделом.
— Отдел вообще следует разогнать. Собрались… экспериментаторы. Вот что: мы назначаем комиссию по детальной проверке работы института. И если хоть один факт из заявления доктора Ярошевича подтвердится… пеняйте на себя.
— Что ж, видимо, в данной ситуации комиссия необходима. Прошу лишь об одном: включите в нее несколько ведущих онкологов Москвы или Ленинграда, которые могли бы обстоятельно разобраться во всех наших проблемах.
— А это уж мы без ваших подсказок решим, кого включить, — раздраженно сказал министр и положил трубку.
Вересов вздохнул, завязал тесемки халата, взял бумагу и быстро пошел в конференц-зал. Еще издали заметив его, врачи, курившие в коридоре, побросали сигареты и устремились на свои места. Только Сухоруков остался у двери.
— Мельников вернулся из Гомеля, по Цыбулько все чисто. Я говорю о препарате, Николай Александрович, не о себе.
— Понимаю, — ответил он. — Пошли. Пора начинать, потом поговорим.