Нет, он не вышел «на той остановке», и на следующей не вышел; автобус свернул с шоссе, слева промелькнул стеклянный куб универмага, белые пятиэтажные дома институтского поселка, облепленные гаражами и сараюшками, и над реденьким вытоптанным соснячком вздыбилась, придавив все вокруг своей кирпичной тяжестью, водонапорная башня. Здесь, у невысоких металлических ворот с проходной, похожей на проходную захолустной фабрички, автобус разворачивался и уходил назад, в шумный и солнечный мир; здесь заканчивалась дорога; здесь пролегала пограничная полоса между прошлым и будущим, сотканная из отчаяния и надежды и отмеченная строгой табличкой; «Больным выходить с территории института категорически запрещено. Нарушители подлежат немедленной выписке».
Дмитрий невольно усмехнулся строгой табличке: немедленная выписка — это еще ничего, могли бы придумать что-нибудь позабористей. Например: подлежат немедленному излечению. Или — сожжению на костре. А что… Очень даже просто. Дмитрий усмехнулся строгой табличке, как усмехался призывам хранить деньги в сберегательных кассах и брать в аптеке напрокат детские и взрослые костыли. И с этой усмешкой он вошел на территорию института, разлинованную асфальтовыми дорожками, обсаженную деревьями и кустами, заставленную скамейками и легкими навесами от дождя, чистенькую и ухоженную, как территория черноморского санатория, протянувшуюся по склону пологого холма насколько хватало глаз…
«И оглядел бог землю и сказал: это хорошо!..»
Ему было легко ориентироваться после той, памятной поездки с Сухоруковым, и теперь он внимательно разглядывал три выстроившихся в затылок друг другу корпуса; центральный, трехэтажный, с фонтаном и цветочными клумбами перед входом; фонтан потрескался от жажды и был завален опавшими листьями, а на клумбах весело пестрели разноцветные астры и высокие метельчатые цветы, которые Светлана называла «золотым дождем»; два Г-образных крыла этого корпуса соединялись плоским стеклянным переходом. Дальше, за просторной асфальтовой площадкой, виднелись приземистый радиологический корпус и корпус высоких энергий, похожий на холодильник: глухая высокая кирпичная стена с редкими окнами по первому этажу. Справа, в глубине, белели гаражи, мастерские, прачечная, над которой поднимались клубы пара, морг — финита ля комедия… Все это стыдливо пряталось за молодым фруктовым садом, но он был уже по-осеннему прозрачен, и Дмитрий увидел, что окна в морге закрашены непроницаемой масляной краской, и отвернулся: ничего интересного.
Он оглядывался, но это не было любопытством человека, попавшего в незнакомую обстановку. На какое-то время — на какое? — застроенный и обнесенный забором кусок земли должен был заменить ему весь остальной мир. Где-то здесь я буду лежать, — в этом корпусе? В том? Хорошо бы во-он в том, в ОПЗ, как его называл Сухоруков, больше шансов выкарабкаться. На той дорожке, у самого забора, я буду гулять, не станут ведь они меня целые дни держать взаперти. На лавочке за кустами хорошо посидеть с книгой, нужно будет сказать Светлане, чтоб привезла «Семью Тибо», надолго хватит.