— Жора, голубчик, — сквозь слезы бормотала она, — как хорошо, что это ты…
— Таня? — растерялся Заикин. — Что случилось?
— Здесь Виктор. Сегодня днем его вызвал отец. В филармонии нет, в общежитии нет, нигде нет…
— Виктор? Ничего не понимаю. А, постой, постой, Андрей Андреевич что-то такое говорил, но я… Побудь здесь, я сейчас все узнаю.
Прихрамывая, Заикин пошел по коридору и скрылся за поворотом.
Дежурная подвинула Тане стул.
— Присядь, милая, в ногах правды нет. Он тебе кто доводится, муж али так… знакомый?
— Жених, — всхлипывая, сказала Таня.
— Ах ты, беда какая. Ну, ничего, ничего, даст бог, поправится.
Она снова достала свое вязанье и сухо защелкала спицами, водя острым носом по петлям, а Таня обессиленно опустилась на стул.
Она вспомнила сухое и жаркое прошлое лето, студенческий строительный отряд, школу в совхозе на Гомельщине, которую они должны были закончить к первому сентября, а тут, как на грех, сломалась бетономешалка, и бетон пришлось месить вручную в железном корыте; вязкая каша налипала на лопаты, выворачивая из суставов распухшие руки, цементная пыль распирала ноздри, рвала легкие; от солнца голова становилась чугунной, а перед глазами, как мухи, мельтешили разноцветные искры; но они скребли и скребли лопатами по железному корыту, словно от того, удастся ли закончить стройку в срок, зависело все их будущее; а вечером у нее не было сил даже умыться — спать, спать, спать… Она вновь почувствовала ту же усталость — ни страха, ни растерянности, ни мыслей, только усталость, от которой звенело в ушах.
Вошел Заикин, осторожно тронул ее за плечо.
— Пошли.
Они пошли по коридору, потом поднимались куда-то наверх, сворачивали налево, направо, и вдруг Таня увидела Виктора. Он стоял в полутемном вестибюле, в салатовой пижаме и тапочках, обросший светлой щетиной, непохожий на самого себя, всегда подтянутого, энергичного, бодрого, и Таня остановилась, как от удара. Острая жалость сдавила ей сердце, она почувствовала, что на земле нет человека, который был бы ей дороже и ближе, чем этот осунувшийся, растерянный парень; она любила его глубже и сильнее, чем мать, отца, сестру, вся ее жизнь была в нем, все радости, тревоги и надежды.
А он целовал ее заплаканные, опухшие глаза: пришла приехала где ты была целый день я несколько раз звонил все занято занято суп вы по телефону варите что ли ты ведь знаешь как трудно отсюда звонить в город нет успокойся ничего страшного просто лучше эту гадость убрать профессорам нужно верить врачам нужно верить или может ты уже передумала я ведь теперь вроде прокаженного шучу шучу я же вижу что ты меня любишь и я тебя тоже люблю только ты люби меня слышишь ради бога люби иначе мне отсюда не выкарабкаться.