Обретение надежды (Герчик) - страница 288

Даже старый Липень, неуемный балагур и весельчак, не чувствовал себя на этом берегу спокойно и уютно; потоптавшись между коек, он садился на табурет и дергал Агеева за рукав.

— Послушайте, Дима, вот вы ученый человек, вы имеете верхнее образование и превзошли целую кучу наук, так, может, вы мне, старому дурню, растолкуете за мою жизню…

Он говорил, подергивая себя за нос, а Дмитрий смотрел, как за окном сгущается темнота. Вот, думал он, человек, который работал всю жизнь, и ему жалко свою работу. Ему жалко свою крохотную мастерскую, где он вытачивал детали для прабабушкиных швейных машинок «Зингер», делал ключи и ремонтировал авторучки. Он может утешить себя сознанием, что не зря прожил свою жизнь, что каждый день приносил людям пользу. Пусть польза была маленькой, как мышиный хвостик, какое это имеет значение. Важно, что работа дарила ему радость, и он тоскует об этой радости, а о чем тоскуешь ты? Что давала тебе твоя работа, и что она давала людям, и на что тебе опереться в этот сумеречный час? Что останется по тебе, кроме «нескольких строчек в газете»; они умерли, едва успев родиться, торопливые, равнодушные, нудные; ты сам уже забыл о них, и о них забыли другие. Если бы все начать сначала… Ты бы написал свою книгу. Ты бы написал ее, и она оправдала бы твое существование. А ты уверен в этом? То-то и дело, что не уверен. А вдруг это получилась бы просто еще одна книга об ужасах войны, о гетто, о горе, о мужестве — мало ли написано таких книг. Еще одна книга в длинном ряду книг — со времен Гомера написаны миллионы прекрасных книг, но люди не стали от этого ни лучше, ни добрее, ни человечнее; фашизм доказал, что можно восхищаться «Фаустом» Гете и прикладом загонять в душегубки детей. Конечно, работа, в которую ты вкладывал всю свою душу, дети, сознание, что ты честно прожил отпущенные тебе годы, не предавал, не лгал, не подличал, — все это очень важно, без этого порвалась бы связь времен, эстафета, которую одно поколение передает другому, но вот ты стоишь с глазу на глаз с вечностью, далеко не лучший участник этой эстафеты, типичный аутсайдер, и даже если бы ты всю жизнь работал, как вол, яростно и вдохновенно, вряд ли сейчас ты ощутил бы, что разгадал загадку бытия.

И Дмитрий вспомнил сказку о китайском императоре, который решил постичь, в чем сущность человеческого бытия. Тот император молодым вступил на престол, и вот он созвал всех своих мудрецов и поручил им проработать этот вопрос, и мудрецы ответили: «Слушаем и повинуемся». Они занялись своим делом, а император — своим. Он воевал с соседями, разорял своих подданных, устраивал пышные балы и приемы, пьянствовал и любил женщин, а мудрецы скрипели перышками и через двадцать лет повергли к стопам императора пятьсот огромных томов, в которых было досконально описано, зачем человек рождается на свет и почему умирает, и в чем сущность жизни. У императора с похмелья трещала голова, он с отвращением посмотрел на горы толстых фолиантов и сказал, чтобы мудрецы не валяли дурака, а изложили все свои премудрости хотя бы в пятидесяти томах, — какой осел отважится засесть за чтение всей этой дребедени. И мудрецы ушли и работали еще двадцать лет, чтобы выполнить императорский наказ, а сам император, как говорится, продолжал с успехом начатое дело. Он повзрослел и поумнел, и там, где в молодости ничего не смог добиться силой оружия, действовал интригами и подкупом, предательством и ложью. Он все так же щедро пускал на ветер денежки, добытые тяжким трудом своих рабов, казнил, миловал, осыпал почестями подхалимов и лизоблюдов, и когда мудрецы принесли ему пятьдесят томов, страшно разгневался. «Можно подумать, — заорал он, — у меня только и забот, что читать ваши глупости. Ступайте и через десять лет представьте мне пять томов, тогда я, может, как-нибудь выберу время, чтобы их прочитать». У мудрецов от страха задрожали поджилки, и они удалились, а император приказал подавать коней: затевалась грандиозная охота. Через десять лет мудрецы повергли к стопам владыки пять толстых томиков. Но император уже чувствовал, что силы покидают его. Приближалась старость, немощность, дряхлость, и глупо было тратить оставшиеся годы, чтобы узнать, зачем ты живешь на земле, куда умнее было — жить. Так он и сказал мудрецам, и повелел всю их премудрость впихнуть в один том, да и тот чтобы не был очень толстый. И мудрецы ушли и скрипели перышками еще десять лет. Это был каторжный труд — вместить в один томик все о сущности человеческого бытия, но у них не было выбора. И вот мудрецы принесли и повергли к стопам императора один, всего один тоненький томик, но прочитать его император уже не мог. Он умирал, окруженный родней, с искусно скрываемым нетерпением дожидавшейся его смерти, чтобы перегрызть друг другу горло за престол; он знаком подозвал к себе самого главного мудреца и немеющими губами прошептал: «Скажи, в нескольких словах скажи, потому что на большее меня уже не хватит». И мудрец склонился над ним и прошептал: «Человек рождается, страдает и умирает». И император глубоко вздохнул и умер.