Я разняла створки. Замок сломался у меня в руках, и обе половинки обсыпали стол песком. Я еще прибиралась, когда вернулась Одри.
— Не переживай, в этих ракушках полно песка, — сказала она, поставив мою чашку чая на подставку. — Между прочим, твоя мама сделала то же самое.
Она села, и я последовала ее примеру, словно на ток-шоу.
— Это вы так начинаете психоанализ?
— Бинго, — сказала она. — Ты когда-нибудь обращалась к кому-то вроде меня?
— Нет, — соврала я, решив, что сейчас вежливость важнее честности.
— Ну а я на какой только терапии не была, — сказала Одри. — Некоторые ее виды помогали мне больше, чем другие. Иногда я уже на первом сеансе понимала, что больше не вернусь. — Она посмотрела на меня как на сообщницу. — Какие бы психологические приемы ни шли в ход, по сути, терапия сводится к разговору между двумя людьми. К моей попытке тебя понять. Поэтому я всегда отношусь к первому сеансу с новым клиентом как к пробному прогону. Если в конце этого сеанса ты почувствуешь, что я тебе не подхожу, я не возьму с тебя платы. Такое случалось много-много раз. Не могу же я рассчитывать, что придусь по душе всем. Я по-прежнему буду пожимать тебе руку во время приветствия мира на мессе.
Я рассмеялась — слишком громко:
— Ладно.
— Все, что ты мне скажешь, останется в стенах этой комнаты. Я никогда не остановлю тебя в магазине, чтобы обсудить наши сеансы. Когда мы встречаемся за пределами этой комнаты, я твоя старая учительница фортепьяно. Мало кто из местных знает, чем я теперь занимаюсь.
— Билли удивился.
Кажется, Одри это позабавило.
— Мы с Билли учились в одном классе.
— Правда? Вы выглядите старше.
Она подняла брови:
— Это из-за седых волос?
Я прикрыла рот ладонью.
— Ой, господи. В смысле, мудрее. Точно, мудрее.
Одри не ответила. Я отхлебнула чай, чтобы чем-то себя занять. Поменяла местами скрещенные ноги. Посмотрела на свои ладони, лежащие на коленях. Стала разглядывать ногти.
— Итак, — заговорила она. — Будет непросто начать с нуля, потому что мы друг друга уже знаем. Вернее, полагаем, что знаем друг друга. Я подумала, что неплохо для начала рассказать тебе две вещи, которые ты, скорее всего, обо мне уже знаешь, и одну вещь, которой ты не знаешь. Потом я попрошу тебя сделать то же самое. Согласна?
Я кивнула.
— Хорошо, значит, две вещи, которые ты, по-моему, обо мне уже знаешь, довольно очевидны. Я учительница фортепьяно, и мой отец был местным аптекарем.
— Я его помню, — сказала я.
Мистер Кин давно ушел на пенсию, но я до сих пор не забыла, как он стоял за прилавком в белом халате. Он выглядел несчастным и говорил в нос.