— Ладно. — Одри закрыла записную книжку и наклонилась вперед в кресле. — Я слушаю.
— Ну, так нечестно, вы припираете меня к стенке. Я не знаю, с чего начать.
— Что ты сейчас чувствуешь?
— Злость. Меня злит, что вы не можете залезть ко мне в голову и узнать, что происходит. Меня злит, что приходится объясняться.
— Это заметно. Ты никогда не думала их записывать?
— Свои сны?
— Да, и их влияние на твою жизнь. Твоя мама много пишет. Кажется, это ей помогает.
— Мама пишет ужасно.
— Значит, по-твоему, в самом записывании снов нет ничего плохого, главное — писать хорошо?
— Я этого не говорила.
— Но тебе хотелось бы писать хорошо, а не плохо.
— Ну да, — сказала я.
— Откуда тебе знать, хорошо ли ты пишешь, если ты никогда ничего не писала?
— Маме легко, ее не волнует, что подумают о ней люди.
— Равнодушие к чужому мнению освобождает, — согласилась Одри. — Но, возможно, оно придет со временем.
— В общем, когда я пытаюсь об этом написать, ничего не получается. Кажется, будто я вру. Вряд ли мне кто-то поверит. Подозреваю, что через несколько лет я сама себе не поверю. Рассказывать истории, даже о себе самой, надо через призму времени. Мне восемнадцать лет. Рано оглядываться на прошлое. И я не могу сказать, что однажды, давным-давно, со мной произошло то-то и то-то, потому что это все еще происходит.
Одри посмотрела на меня так, словно решение было очевидно.
— Ну так не говори «давным-давно».
Когда я была помладше, Билли вечно отправлялся повидаться с кем-то насчет собаки. Я приходила в радостное возбуждение, пока до меня не стало доходить, что собак мне после этих его встреч достается маловато.
Когда Джеймс выговаривал дяде за то, что тот попусту меня обнадеживает, Билли всегда отвечал: «Вот и славно. Пусть учится ни от кого ничего не ждать. Здоровая доза скепсиса еще никому не вредила».
Иногда я спрашивала, можно ли съездить с ним, на что он пожимал плечами и бормотал: «Если хочешь», давая понять, что ему бы этого не хотелось. Потом откровенно притворялся, будто забыл, что я хочу поехать. Вайолет стремительно уносилась прочь по подъездной дорожке, а я бежала вслед.
Поэтому я удивилась, когда Билли зашел ко мне в спальню и разбудил меня, бросив на одеяло ключи от машины.
— Поехали, — сказал он. — Повидаемся с одним человеком насчет собаки.
— Что?
— Ты хочешь поехать или нет?
— Хочу.
— Хорошо, потому что ты поведешь.
Пришлось выключить радио, чтобы сосредоточиться. Сердце колотилось под девяносто, но время шло довольно спокойно. Мне везло: на перекрестках было тихо и по пути не попадалось никаких запутанных развилок. Я следовала дядиным указаниям.