Таков был политический случай с медвежонком.
Происшествие, героем которого был Вильгельм, слегка напоминало происшествие с медвежонком.
Однажды Вильгельм гулял в саду; он вспоминал Павловск, Устиньку, глаза матери и ее сухонькие руки — и его потянуло домой. Навстречу ему попался молоденький офицер в щегольском сюртуке.
— Дядя Павел Петрович! Oncle Paul![6] — воскликнул Вильгельм, узнав материна кузена Альбрехта, того самого, который участвовал в семейном совете, когда Вилли определяли в Лицей. — Как, вы здесь? Не ожидал вас встретить.
Он обнял его.
Офицер холодно отстранил его. Вильгельм этого сгоряча не заметил.
— Давно ли вы здесь?
— Н-да, — промямлил офицер.
— В Павловске давно не бывали?
— Н-да, — процедил сквозь зубы офицер.
— Давно ли матушку видели?
— Н-да, — сказал офицер, со злостью глядя на Вильгельма.
Дядя Павел Петрович едва удостоивал его ответом. Вильгельм обиделся. Он принужденно и с достоинством откланялся. Офицер не ответил, посмотрел вслед удаляющемуся Кюхле, пожал плечами и продолжал путь.
Кюхля наткнулся на лицеистов, которые с ужасом на него смотрели.
— Что с тобой стряслось, Вильгельм? — спросил его Пущин. — Ты великих князей останавливаешь и, кажется, обнимаешь.
— Каких великих князей?
— Ты только что с Михаилом Павловичем объяснялся и за рукав его держал.
— Это Павел Петрович Альбрехт, — бормотал Вильгельм, — это дядя, какой это Михаил Павлович?
— Нет, — захохотал Пушкин. — Павел Петрович был папа, а это сынок — Михаил Павлович.
Таков был политический анекдот с Вильгельмом — медвежонок напал на царя, Вильгельм обнял великого князя.
Однажды Пушкин сказал Вильгельму:
— Кюхля, что ты сидишь сиднем? Пойдем сегодня к гусарам, они, право, о тебе слыхали и хотят с тобой познакомиться.
Кюхля согласился не без робости.
Вечером, сунув многозначительно на чай дежурному дядьке, они вышли за лицейские ворота и прошли к Каверину.
Окна у Каверина были раскрыты; слышна была гитара и смех. Высокий тенор пел: «Звук унылый фортепьяно».
Пушкина с Кюхлей встретили радостно.
Каверин, в расстегнутом ментике, в белоснежной рубашке, сидел в креслах. На коленях лежала у него гитара. Глаза Каверина были бледно-голубые, льняные волосы вились по вискам. Перед Кавериным стоял высокий черный гусар, смотрел мрачно на него в упор и пел высоким голосом романс. Он был слегка пьян. За столом было шумно, пьяно и весело.
Низенький гусар с широкой грудью встал, бренча шпорами, из-за стола, бросился к Пушкину и поднял его на воздух. Пушкин, как обезьяна, вскарабкался ему на плечи, и гусар, не поддерживая его руками, побежал вокруг стола, прямо расставляя крепкие небольшие ноги.