Для янсенистов главная ипостась божественной Троицы – Христос-Искупитель, их внимание приковано к духовной, внутренней драме природной греховности, человеческого покаяния и сверхъестественного спасения. Это единственное, что имеет подлинный смысл; а все вещественные подробности, события и волнения внешней жизни – не более чем дешевые побрякушки, досадные, а то и опасные отвлечения от единой насущной заботы, единого серьезного занятия – сокрушения о собственной душе, очищения ее, приуготовления к Божьему суду и переходу в иной мир. В словесности и искусстве поэтому те, кто были так или иначе связаны с янсенизмом, тяготели к самоограничению, аскетической строгости стиля, не только отсекающего все избыточное, все притягательные для глаза прикрасы и ухищрения, но по возможности и исключающей все предметное, осязаемое как лишнее, ненужное, необязательное. В самой пор-рояльской церкви не было органа; на ее алтаре никогда не лежали цветы.
На портретах кисти Филиппа де Шампеня, с тех пор как он сблизился с янсенистами и отдал дочерей в Пор-Рояль, нет привычного для эпохи пышного антуража, выигрышных поз, мифологических аксессуаров, богатых тканей, россыпи драгоценностей; только одухотворенные, сосредоточенные лица отшельников и монахинь в простых и суровых одеждах, выступающие из гладкого темного фона. Сам он писал: «Не хочу сказать, что цветом можно пренебрегать; но заниматься им больше, чем главным, заниматься только им одним – значит обманывать себя. Это значит избрать прекрасное тело, дать себя ослепить блеском его красоты и не прилагать достаточно усилий, чтобы постичь то, что одушевляет эту дивную наружность, которая не может существовать сама по себе, как бы ни была она хороша, ибо красота безжизненна, если нет в ней души и ума». И рисуя кардинала Ришелье, Филипп де Шампень пользуется простыми, даже грубоватыми красками – голубой, красной; зато лицо своей модели дает на одном полотне в трех ракурсах, чтобы поглубже проникнуть в самую душу.
Но и сами янсенистские требования собранности и экономии выразительных приемов вписывались в общее для разных областей умственной и житейской деятельности стремление к рациональной ясности и целесообразности, захватывавшее Францию и всю Европу вместе с крепнущим духом буржуазной деловитости и расчета. Знаменитые «правила трех единств», вот уже много десятилетий служившие пугалом для французских драматургов, были основаны, в конечном счете, на запросах все того же здравого смысла, не желающего признавать такой неразумной, неопределимой вещи, как воображение. Коль скоро (как полагал Шаплен, и не он один) идеалом для искусства должно быть тождество изображения и самого изображаемого предмета, то для театра из этого следует, что сценическое время должно равняться реальному отрезку времени, в котором изображаемое событие могло произойти.