Как всегда у Мольера, фигура этого святотатца и распутника, при всей своей легендарности, срисована с натуры. Для таких, как Дон. Жуан, XVII век придумал специальное название – «либертины», полусознательно смешивая в этом понятии философское вольномыслие и бытовую свободу нравов. Либертинами называли и поэтов первой половины века, платившихся тюрьмой, а то и костром за свои дерзкие сочинения, и ученых мудрецов из круга Гассенди, и повес из аристократической золотой молодежи, таких, к примеру, как герцог де Невер – племянник Мазарини, участник знаменитой оргии в Руасси, известный всеми возможными пороками и противоестественными склонностями, и отважных и независимых вельмож-полководцев, таких, как принц де Конде или маршал де Бассомпьер, который и за несколько дней до смерти потешался над приятелем, читавшим при нем Евангелие. Нужды нет, что философы-либертины вели обычно самую скромную и строгую жизнь, а либертины-греховодники не всегда утруждали себя поисками идеологических обоснований для своего разврата. Сочетание вольнодумства и аморализма встречалось достаточно часто, в расхожем сознании связь между этими вещами казалась нерасторжимой. Во всяком случае, мольеровский Дон Жуан эту связь определенного миропонимания с определенным житейским поведением собой воплощает.
Молния с небес, испепеляющая грешника под занавес комедии о Дон Жуане, как бы приводит в исполнение моральный приговор, восстанавливает попранный нравственный порядок. Без сверхъестественного все-таки не обойтись. Но единственно убедительным доказательством существования Бога служит властная внутренняя потребность человека: Бог есть, потому что он нужен. И не религиозное чувство определяет, направляет душевную жизнь, а Господнее вмешательство в людские судьбы становится силой, подтверждающей человеческие представления о разумном и должном.
К союзу с земной, природной, «языческой» мудростью и сама католическая церковь была готова издавна, даров ее не отвергала, Данте, помещая великих писателей античности не в ад, а лишь в преддверие ада, где нет ни мук, ни казней, ни скрежета зубовного, поступал в полном согласии с учением Фомы Аквинского, то есть с ортодоксальной доктриной церкви; инквизиция осудила тех, кто полагал, что язычники вовсе не испытывали действия благодати.
Но союз этот, разумеется, мог состояться только при условии, что философия останется служанкой теологии, что достижения ума будут использоваться для доказательства верооткровенной истины (как и делал сам Аквинат с философией Аристотеля), что природные, так называемые «философские» добродетели – Справедливость, Мудрость, Умеренность, Мужество – не возомнят себя превыше добродетелей богословских – Веры, Надежды, Любви.