Конде действительно смирился, стал царедворцем Людовика, тщательно проделывал все ритуальные церемонии почтения к монарху и королевской семье и заявлял, по словам той же госпожи де Мотвиль, что если даже королевство перевернется, он все равно останется верен своему долгу. Он и вправду успел еще послужить королю как полководец, принося победу и славу французскому оружию. Людовик же платил ему самым глубоким уважением; Конде был третьим, после самого короля и Месье, лицом в государстве. И все же смирял он себя не до конца. Неукротимый нрав принца когда-то бросал его от бранных подвигов к распутству, от галантных похождений – к государственной измене; быстрый ум и точный вкус делали его другом поэтов. Теперь у него находили покровительство те, кто независимостью духа навлекали на себя преследования, кого власти и общество подозревали в подрывных намерениях. Он устроил показ «Тартюфа» в загородном замке, когда пьеса оказалась под запретом. Он заступался за янсенистов в разгар гонений на них. Он едва ли не единственный из бывших фрондеров, кто сумел вписаться в новую жизнь и не утратить при этом неповторимости собственной личности, самостоятельности мнений и поступков – и просто вкуса к жизни.
Но конечно, расиновский «Александр» – отнюдь не сочинение «с ключом», как романы мадемуазель де Скюдери, где чуть не в каждом персонаже изображался кто-нибудь из современников (кстати, и Великий Конде ею выведен – в самом заглавном герое «Кира»). Это скорее вариация на самую общую и распространенную, так сказать, политико-психологическую тему, из тех, что так была любима Корнелем – и во многом в духе Корнеля. Вторая пьеса Расина, уже добившегося немалой известности, уже проникшего и в театральные, и в придворные круги, странным образом оказывается более подражательной, более похожей на существующие образцы, чем первая. Наверно, не случайно именно «Александра» читал Расин Корнелю. Мнение старого мастера (что у автора «Александра» больше поэтического, чем драматического, дара) вызвало у Луи Расина, его передавшего, снисходительно-насмешливый комментарий: «Это суждение, несомненно вполне искреннее, доказывает, что можно обладать большими талантами самому – и дурно разбираться в талантах других». Между тем, Корнель не так уж дурно разбирался в своем ремесле и сморозил не такую уж глупость.
Что касается как раз «Александра», то гладкий, несравненно тщательнее, чем в «Фиваиде», отделанный стих скорее всего и впрямь составляет главное достоинство этой пьесы. Но и в догадках о самой сути расиновского таланта Корнель был не вовсе слеп, напротив, он подметил весьма существенную черту. Иное дело, как к ней относиться; но от Корнеля, с его верой в напряженность действия, запутанность интриги, непредсказуемость развязки, иной оценки вряд ли можно было ждать.