Итак – жизнь Пор-Рояля в эти годы полна тревог и невзгод, хотя, пожалуй, трагическую напряженность событий несколько преувеличивали обитатели Пор-Рояля и их друзья в миру – благо к их услугам был неисчерпаемый запас библейских и исторических ассоциаций.
Но так или иначе, они действительно подвергались гонениям и вправе были рассчитывать на сочувствие своих сторонников.
Нельзя сказать, чтобы Расин оставался вовсе безразличен к тому, что происходило в Пор-Рояле и вокруг него. Да это и едва ли было возможно: все образованное французское общество было занято перипетиями борьбы и страданий учеников святого Августина; большинство если и не разделяло их еретических воззрений (или не желало в них вникать), то сочувствовало гонимым, праведным отшельникам и святым сестрам. Такое сочувствие становилось понемногу хорошим тоном в свете. По-своему его выразил и Расин. В одном из писем Барбье д’Окура – того самого янсениста, что так яростно нападал на «Дон Жуана», – приводились куплеты, гулявшие по Парижу. Их мишенью стали священники, по всей Франции подписывавшие Формуляр, – кто понятия не имея, о чем в нем идет речь, кто здраво ценя мирские блага выше верности убеждениям:
Католик будь или кальвинист Янсений,
Против него, я знаю наперед,
Все подпишу без всяких я сомнений —
Лишь только б сохранил я свой приход.
И так далее – куплетов набралось много. Это был, конечно, плод коллективного творчества; поговаривали, что среди прочих безымянных авторов приложил к ним руку и Расин. На некоторые сомнения в его причастности к этим язвительным стишкам наводит то обстоятельство, что сохранились они именно в письме Барбье д’Окура – Расин, еще не порвавший в ту пору с Мольером, едва ли мог быть с ним близок. С другой стороны, переписывать понравившиеся стихи вовсе не означает дружить с их автором, тем более – не единственным. Круг пишущих в те времена тесен, границы между партиями зыбки и непостоянны. А главное – убийственный сарказм этих строчек очень напоминает стиль беспощадных эпиграмм, которыми чуть позже будет Расин поражать своих врагов. И такой способ выражения сочувствия – не громогласными инвективами, не догматическими рассуждениями, не слезливым умилением, а безжалостно-холодным высмеиванием житейской стороны дела – психологически очень правдоподобен при расиновской осведомленности в земных вещах и трезвейшем взгляде на них. Так что авторство его вполне вероятно и свидетельствует по меньшей мере о лояльности к бывшим наставникам.
Но все же – вместо того, чтобы посвятить себя всецело негодованию и плачу о судьбе Пор-Рояля, как поступали люди и более от него далекие, Расин в такое время был поглощен устройством собственной судьбы – и на каком поприще! Удивительно ли, что из монастыря на него взирали с огорчением, укоризной и страхом, искренним страхом за его бессмертную душу. Незадолго до грозного появления архиепископа Парижского в Пор-Рояле, события, почти день в день совпавшего с премьерой «Фиваиды», Агнеса Расин писала племяннику, собравшемуся ее навестить: