И этого достаточно, чтобы осудить большинство посещающих театры. Ибо очевидно, что они ходят туда не затем, чтобы дать уму отдых от серьезных занятий, поскольку эти люди, в особенности же светские женщины, почти никогда не занимаются ничем серьезным. Их жизнь состоит из одной лишь непрерывной череды развлечений. Все они проводят ее в играх, визитах, балах, прогулках, празднествах, театрах. А если при всем том они продолжают скучать, как часто с ними случается, то это потому, что у них слишком много развлечений и слишком мало серьезных занятий. Их скука – отвращение пресыщенности, сходное с тем, что испытывают обжоры, и лечить ее следует воздержанием, а не сменой удовольствий. Им следует искать развлечений в каком-нибудь занятии, ибо главная причина их скуки – леность и праздность».
В этом частном, не слишком важном деле – отношении к театру – многие черты янсенистского морализма проступают достаточно отчетливо. Убеждение в неодолимости бездны между миром благодати и миром природы, в невозможности и нежелательности компромисса между ними, постоянное напоминание и ничтожестве тварного человека и неизбывной греховности всех его естественных порывов; отсечение лишнего, избыточного, всего, что сверх самых насущных потребностей души и тела, – умозрительным основанием янсенистской вражды к театру служит тот же взгляд на мироздание и удел человеческий, что определял саму судьбу и жизненный уклад людей, избравших учение Янсения своим руководством. Вот как описывает поведение Паскаля в последние годы его сестра Жильберта Перье (мать чудесно исцеленной Маргариты), боготворившая брата и нежно о нем заботившаяся:
«…Во все время этой долгой болезни он никогда не отступался от своих воззрений и постоянно держал в уме две великие заповеди: отречение от всякого удовольствия и всякого излишества. Он их исполнял и в самый разгар недуга, постоянно следя за своими чувствами и отказывая им решительно во всем, что было им приятно; а когда необходимость принуждала его делать нечто такое, что могло бы доставить ему удовольствие, он замечательно умел отвлекать от этого свой дух, чтобы душа не имела своей доли в телесных радостях. К примеру, постоянные хвори заставляли его питаться особо нежной пищей; но он заботливо остерегался смаковать то, что ел; и мы заметили, что как бы мы ни старались, поскольку его часто мутило от еды, раздобыть чего-то повкуснее и приятнее, он ни разу не сказал: "Вот это хорошо!" И когда ему подавали какую-нибудь новинку, по сезону, а после спрашивали, понравилось ли ему, он отвечал просто: "Надо было предупредить меня заранее, потому что, признаться, я этого и не заметил". А когда в его присутствии кто-нибудь хвалил искусно приготовленное блюдо, он не мог этого вытерпеть и называл это чувственностью, даже если речь шла о самых обычных вещах, ибо, говорил он, это означает, что люди едят, чтобы тешить язык и нёбо, что всегда дурно.