…Кто догадаться б мог
По виду, что давно сроднился с ним порок?
Растленная душа!.. Меж тем в его обличье
Видны достоинство, суровое величье…
Как узнавать людей? Ах, если б длань судьбы
Печати ставила предателям на лбы!
И тем не менее, даже сознавая всю ограниченность и ненадежность своего разумения, он скор на расправу и при первом же подозрении взывает к богу Посейдону, своему отцу и покровителю, обещавшему исполнить любое его желание:
Настигнут будет он возмездьем справедливым.
Не медли, Посейдон! Я поспешу во храм,
И покровитель мой не будет глух к мольбам.
А та, что решилась оклеветать Ипполита перед отцом, кормилица Федры Энона, тоже не просто гнусное чудовище. Ею, по сути, движет страсть: самозабвенная любовь к своей воспитаннице и царице. На это и сам Расин не преминул указать, объясняя в предисловии, почему, наперекор древним, он вложил лживое обвинение в уста кормилицы, а не самой Федры: «Я полагал, что в клевете есть нечто слишком низкое и отвратительное, чтобы ее можно было вложить в уста царицы, чувства которой к тому же столь благородны и столь возвышенны. Мне казалось, что эта низость более в характере кормилицы, у которой скорее могли быть подлые наклонности и которая, впрочем, решилась на клевету лишь во имя спасения жизни и чести своей госпожи». Конечно, нам неловко читать такие прямые свидетельства убежденности, что низкие чувства приличествуют скорее рабыне, чем царственной особе. Ничего не поделаешь: иерархическое мышление пользуется сословными понятиями. Правда, все тут не так просто, коль скоро сословная иерархия сопрягается с иерархией моральной, даже поверяется ею: рабыня имеет право на подлость, но царице вменяется в долг величие души. А в традиционном католическом мироощущении гармония и достигается только с помощью ступенчатости бытия, всех его граней: природной, социальной, нравственной. Лестница миропорядка ведет от камня и растения к животным, к человеку, к ангелам и самому Богу; от смерда и горожанина к сеньеру, а там и к королю; от греха к праведности и дальше – к святости. И совершенство творения не в том, что все тварное равно хорошо, а в том, что у любого существа и предмета есть свое, точно определенное место в этой великой цепи, и цель каждого – не перебраться на другую, более высокую ступеньку, а до конца исполнить собственное предназначение в качестве особой частицы всего многообразного и упорядоченного мироздания. Как говорит в «Федре» Ипполит,
Свои ступени есть у зла, как у добра.
И Энона – не просто необходимый камешек в пирамиде нравственного мира; она занимает на лестнице зла отнюдь не крайнюю ступеньку, в сущности, ее сознание – это сознание, исходящее из обыденного здравого смысла, почти так же, как это было у всех наперсников из расиновских трагедий. Она тоже способна испытывать ужас при мысли о запретной страсти и, узнав о любви Федры, восклицает: