Жан Расин и другие (Гинзбург) - страница 288

На первую страницу

Мифологическая античность для Расина – это природа и поэзия. Их взаимопроникновение, их взаимопорождение в «Федре» глубже, тотальнее, космичнее, чем даже в «Ифигении». В «Ифигении» родство героев с богами придавало героям генеалогической значительности, а богов приближало к смертным. Но кровная связь Федры с Гелиосом-Солнцем, Тесея с Посейдоном-Морем, Арикии с Геей-Землей включает их в тайную пульсацию самого мироздания. Когда Ипполит говорит о Федре:

Она – дочь Миноса, она – дочь Пасифаи, —

то эта строчка, по-французски необыкновенно мелодичная, породившая целую литературу о себе, не просто создает соответствующий колорит и настроение звучанием мифологических имен. Она и предваряет, и объясняет то, что произойдет в душе Федры. Ведь Минос, сын Зевса, – судья в царстве мертвых, справедливый и неумолимый, воздающий каждому по его прегрешениям. А его супруга Пасифая, дочь Гелиоса, пылала противоестественной страстью к быку и родила от него кровожадное чудовище – полубыка-получеловека Минотавра, убитого наконец Тесеем. Так в крови Федры смешаны неподкупная суровость нравственного требования и жар порочных влечений. И сами стихии, силы небесные, земные и подземные, становятся свидетелями, участниками, вершителями ее судьбы:

О!.. И земля еще меня не поглотила?
И смотрит на меня прекрасное светило,
Светило, от кого произошел мой род!
И синий на меня взирает небосвод,
Откуда предкам всем божественным видна я!
Где спрятаться?.. Пусть твердь расколется земная!..
Да, да, – бежать в Аид! Лишь там укроюсь я…
Но что я? Мой отец – ведь он там судия!
И с дрожью ужаса услышит он, как Федра,
Сошедшая с земли в ее глухие недра,
Ему поведает свой беспредельный стыд,
Злодейства, о каких не знал досель Аид.
Отец! Ты в ужасе от дочери отпрянешь
И по грехам моим искать мне кару станешь,
Какой не ведали еще в краю теней, —
Сам будешь палачом для дочери своей.

И Ипполита губит не просто отцовский гнев, не только низкий навет, – на него ополчается сама морская стихия, извергая из пучины своей невиданного жуткого гада:

Но тут над морем вдруг пронесся дикий вой,
Рожденный сумрачной бездонной глубиной.
И только этот вой потряс морское лоно,
Послышалось из недр земли подобье стона.
От страха в жилах кровь застыла у людей,
И грива вздыбилась на шеях у коней.
А море между тем пузырилось, вскипая,
И вот на нем гора возникла водяная.
На берег ринувшись, разбился пенный вал,
И перед нами зверь невиданный предстал:
Зверь с мордою быка, лобастой и рогатой,
И с телом, чешуей покрытым желтоватой.
Неукротимый бык! Неистовый дракон!
Следующая страница