Помедлим на этом паскалевском слове – развлечение. Оно означает у него нечто гораздо больше и серьезнее, чем то, что мы под этим словом понимаем. Для Паскаля это не только театр, балы, прогулки, игры, пирушки, болтовня; это и то, что мы зовем работой, профессиональными, творческими занятиями. Ибо все это отвлекает нас от единственно важного и нужного дела: постижения истинной природы и судьбы человека, его места в мироздании, его отношения к Богу, – того, что и называется «уделом человеческим». Вся суета человеческой деятельности – суд или охота, наука или война – призваны лишь заполнить страшную пустоту нашего существования и не дать нам возможности, сил и времени остаться один на один с ужасной мыслью: мы смертны. И коль скоро мы не можем справиться не только со смертью, но и с недугами, одиночеством, нищетой, несправедливостью – всеми невзгодами, омрачающими наш земной путь, – мы стараемся одурманивать себя любым хмелем, вином ли, славой, трудом или любовью, лишь бы не думать о них, не помнить, не сознавать. Ведь для нас невыносимо ощущение не только собственной бренности, но и собственного ничтожества, своей малости, затерянности в бескрайних просторах времени и пространства. И ничто не приглушает грызущие нас исподтишка догадки так успешно, как почтение и восхищение окружающих – неважно, подлинное или мнимое, разделяемое всей Европой или кучкой близких. Ибо сильнейшая наша страсть – самолюбие, понимаемое у Паскаля в обоих, нераздельных для него, смыслах: как тщеславие и как любовь к самому себе.
«Сама природа самолюбия и вообще человеческого «я» заключается в том, чтобы любить одного себя и помышлять об одном себе. Но что делать человеку? Он не может изменить того, что этот предмет его обожания исполнен пороков и открыт невзгодам: он хочет быть великим, а оказывается ничтожным; хочет блаженства, а оказывается несчастен; хочет быть совершенным, а оказывается полон всяческих несовершенств; хочет снискать любовь и почитание от людей, а оказывается, что его недостатки вызывают только неприязнь и презрение. Из такого противоречия и зарождается в нем самая греховная, самая преступная страсть, какую только можно вообразить: он начинает питать смертельную ненависть к той истине, которая очевидна для него и свидетельствует о его собственных недостатках. Он хотел бы эту истину уничтожить, но так как с ней самой он ничего поделать не может, то старается, насколько это в его силах, изгладить ее из своего сознания и из сознания других людей…»
А между тем, по Паскалю, «мое "я" – ненависти достойно». И потому все то, что способствует возвышению этого жалкого, слабого, грешного, себялюбивого, бренного «я», все, что помогает притягивать к нему чужие умы и сердца, отвлекая их от единственно достойного предмета любви и поклонения – Бога, все это тлен и суета, суета не только пустая и ничтожная, но и губительно опасная для наших душ. Мы помним, как под конец жизни Паскаль отталкивал от себя, недостойного, все заботы, отвергал все знаки и проявления нежности, даже самой невинной. Но это не все, даже, может быть, не главное, и во всяком случае – не самое для него трудное в той перемене, которая произошла с ним после его обращения. Он, блистательный ум, великий ученый, один из величайших в своем веке – а век был куда как щедр на гениев в науке, – он, так уверенно знавший себе цену, так ревниво оберегавший приоритет своих открытий, так высокомерно презиравший и больно щелкавший тех, кого считал не ровней себе, он, почитавший достоинства ума и таланта превыше всех титулов и чинов, – он отрекается и от такого «развлечения», как занятия наукой, физические опыты и математические выкладки, еще в 1652 году он горделиво писал шведской королеве Кристине, посылая ей в подарок изобретенную им арифметическую машину: