К этому времени всеобщее обожание короля, его особы, его дарований, его величия, его побед если и утратило немного искренности, то явно прибавило в масштабе и достигло почти истерического апогея. Относительные военные неудачи, утраты в царственном семействе, неудобообьяснимое поведение короля с дамами – все эти облачка не затмевали еще всерьез сияния монаршей славы. Придворные и литераторы, казалось, выбивались из сил, восхваляя нового Августа, нового Александра, и все запасы риторических ухищрений подходили к концу. Для самого же Людовика его репутация в веках была едва ли не важнейшей заботой. Официальные историографы сменяли друг друга, не добившись больших успехов, трудились ли они в одиночку или объединяя усилия – как члены созданной Кольбером отчасти для этой цели в 1663 году Малой Академии. А ведь король сказал, когда они ему представлялись: «Вы можете судить, господа, как высоко я вас ценю, коль скоро я препоручаю вам самое драгоценное, что есть у меня на свете, – мою славу». Так что обязанности, возложенные на Расина и Буало, были не просто важны, не просто почетны, но и завидны.
Они предполагали особую, постоянную и доверительную, близость к королю, особое место при дворе. Удивительно ли, что назначение Расина и Буало на эту должность вызвало целую бурю обид, недоумения, насмешек? Едва ли не больше всех досадовал опальный кузен госпожи де Севинье, Бюсси-Рабютен, сам давно мечтавший об этих занятиях и полагавший себя гораздо для них пригоднее. Того же мнения придерживались его друзья. Госпожа де Севинье еще долго пыталась использовать свои связи при дворе, чтобы восстановить справедливость в пользу Бюсси. А другая его приятельница ему писала: «Не таким людям [как Буало и Расин] возносить хвалы королю и писать его историю; тут нужен придворный, человек высокого рождения и тонкого ума, и я хотела бы, чтобы выбор пал на вас…».
И Бюсси отвечал: «Я думаю, как и вы, сударыня, что Депрео и Расин неспособны должным образом написать историю короля и что следовало бы избрать для этого дела человека высокого рождения и тонкого ума, придворного и военного. Если бы король меня о том попросил, я не стал бы упрямиться. Я предлагал ему свои услуги после заключения Пиренейского мира; вы знаете, какой ответ он мне передал через нашего друга…» Как рассказывает сам Бюсси в другом письме (правда, смещая дату событий на добрый десяток лет от Пиренейского мира), другом этим был герцог де Сент-Эньян, и король велел сказать, что он еще очень мало сделал для собственной истории, но надеется когда-нибудь дать для нее достойный сюжет. Что ж – ответ, заслуживающий передачи потомкам.