А в письме к Буало из-под Намюра, осажденного французскими войсками, он рассказывает о замечательно разумных мерах предосторожности, принятых знаменитым мастером фортификации и подрывного дела, маркизом Вобаном, о словах, им произнесенных при этом, и о разных психологически живописных эпизодах атаки. И добавляет: «Вы, скорее всего, не найдете этих подробностей в отчетах, которые будете читать, а я уверен, что они вам доставят удовольствие, как и то, что я полностью опускаю перечисление всех батальонов и рот и не называю каждого солдата в отдельности…», Вот, казалось бы, каких принципов собирался придерживаться Расин в своем труде историографа: нелицеприятая правдивость; строгость стиля, обходящегося без поэтических прикрас; интерес к человеческой стороне событий; стремление не перегружать свой рассказ мелкими фактическими сведениями. На деле же Расин ни одной из этих установок не выполнил, насколько мы можем судить. Правда, судить мы можем не слишком уверенно. Расин умер, так и не закончив своей работы, не издав ни одного куска из нее. Все его материалы, наброски и черновики были переданы его приятелю Валенкуру с поручением продолжить вместе с Буало начатое Расином; и все эти бумаги сгорели при пожаре загородного дома Валенкура. Говорили, что владелец, в полном отчаянии, пообещал большую сумму некоему савояру, чтобы тот попытался спасти бесценные листки; савояр кинулся в огонь и вернулся с кипой старых газет.
Но какие-то черновики, записки и отрывки до нас все-таки дошли. По ним видно, что страницы расиновских сочинений наполнены как раз, вопреки его намерениям, множеством подробностей, имен, мелких событий и цифр, и все эти сведения не объединены и не выстроены не только какой-то обобщающей мыслью, но иной раз даже простой сюжетной, хронологической последовательностью. Здесь все вперемешку, набросано в навал. И в этом отношении по историческим трудам Расина вполне можно составить представление о тогдашнем состоянии исторической науки вообще. Уже есть понятие о достоверности фактических сведений, о компетентности историка в вопросах военных и политических. Но это делается за счет потребности осмыслить значение, причины и суть происходящего, потребности выработать собственную философию истории. Правда, в расиновские же времена был написан и труд, прямо ставивший своей целью отыскание и объяснение смысла всего движения человечества во времени – «Рассуждение о всеобщей истории» Боссюэ, видевшего в любой победе и любом катаклизме часть и проявление грандиозного божественного замысла, в каждом земном властелине – наместника небес и орудие Провидения. Расин и его собратья-современники, разумеется, от такого понимания истории не отрекались. Но они его словно выносили за скобки в своих трудах, посвященных мирским делам; внутри же скобок тогда оставалось простое нагромождение подробностей, а средний, так сказать, уровень – уровень человеческого смысла происходящих событий, связующий бессмыслицу непосредственно наблюдаемого с промыслом вероисповедно угадываемого, – у них оказывался пропущен.