После завтрака и молитвы король принимал министров и иностранных послов, отдавал распоряжения на день; затем вместе со своими сыновьями, их бывшими воспитателями и архитектором Мансаром обсуждал планы новых дворцовых построек и парков. Все это время придворные ожидали его выхода в галерее, где вдоль стен и между окон стояли скамьи, но присаживаться на них не имело смысла: каждую минуту мог пройти кто-нибудь из членов королевской семьи, и тогда все равно приходилось вскакивать. Покончив с делами, король шел к мессе, а в час дня обедал. Обедал он обычно без сотрапезников, хотя прислуживал ему за обедом либо канцлер или кто-нибудь из высших сановников, либо даже дофин или Месье. И никого, за исключением Месье, он ни разу не пригласил сесть.
Едок Людовик был отменный. Его невестка, вторая жена Месье, рассказывает, что за один присест он поглощал «четыре полные тарелки разных супов, целого фазана, куропатку, большую миску салата, два ломтя ветчины, тушеную баранину с чесноком, блюдо всякого пирожного, а затем еще фрукты и крутые яйца». Между трапезами, правда, Людовик не имел обыкновения перекусывать; но зато очень любил, чтобы это делали другие. Если помнить, какой жирной и пряной была тогдашняя пища, как птицу специально выдерживали, чтобы она была «с душком», какое обилие немыслимых сладостей полагалось потреблять на десерт и просто так, между едой, – исчезают сомнения, что придворная жизнь была для желудков испытанием не меньшим, чем для ног. К тому же, король не пил ничего, кроме вина, и придворные ему подражали. (Между тем в городе уже входят в обычай и шоколад, и чай, и особенно кофе, и зажиточные буржуа и даже ремесленники все охотнее их пробуют. Самым дорогим и редким напитком остается чай: фунт китайского чая стоит 70 франков, а японского и вовсе 150–200 франков, тогда как шоколад продается по 6 франков фунт. Но известно, что как раз Жан Расин был любитель чая и пил его в больших количествах; это, конечно, мог позволить себе только очень состоятельный человек.) Среди прочих неудобств, которым подвергал короля суровый этикет, было и то, что ни одно кушанье он не мог отведать горячим: пока поднос с миской или кастрюлей совершал свой торжественный путь из кухни по длинным коридорам, переходам и лестницам, где каждый встречавшийся по дороге должен был кланяться королевским яствам, пока совершалась обязательная процедура пробования кем-либо из приближенных (нет ли яду!) каждого блюда, все успевало остыть.
После обеда Людовик кормил своих собак и играл с ними, потом переодевался и отправлялся на прогулку – пешую, верхом или, в последние годы, в карете. Потребность в движении и свежем воздухе была у него так же велика, как и аппетит. Он любил охоту, любил наблюдать, как шло строительство в его загородных резиденциях – Версале, Фонтенбло, Сен-Жермен, Марли. Он часто переезжал из одного дворца в другой, и весь двор обязан был за ним следовать. Надо иметь в виду, что кареты были без рессор, дороги в лучшем случае вымощены булыжником, и тряска, пыль, жара или холод превращали эти увеселительные прогулки в непростое физическое упражнение. Людовика такие соображения совершенно не смущали.