После этой тирады наступила такая тишина, что можно было расслышать, как муравей ползет; все опустили глаза и едва смели дышать. Все словно остолбенели; даже каменщики и садовники застыли неподвижно. Молчание длилось более четверти часа. Король прервал его и, опершись на балюстраду, что-то сказал насчёт карпов. Никто не ответил. Тогда он заговорил об этих карпах с каменщиками, но те не поддержали беседы, как обычно: разговор шел только о карпах. Томительная неловкость сгущалась повсюду, и король вскоре ушел. Как только он скрылся из виду, и мы посмели взглянуть друг на друга, глаза наши, встретившись, сказали все: сколько там ни было людей, на этот миг все стали наперсниками друг другу».
Сен-Симон говорит, что этот случай окончательно убедил его в бесчувственности и эгоизме стареющего короля. Нынешний психолог, возможно, увидел бы в поведении Людовика, как его описывает Сен-Симон, и другое – огорчение и досаду на самого себя, которые и пытался он скрыть за вызывающе жестокими словами. Но так или иначе, никто из придворных не смел и не желал отказываться от пребывания в Версале и следования за королем, куда тому заблагорассудится. Как ни велик был версальский дворец, разместить всех, да еще хоть сколько-нибудь удобно, в нем было трудно. За комнату получше и поближе к королевским покоям всегда шла борьба между придворными, и качество версальских апартаментов было свидетельством ранга и престижа их обладателей. Сколь завидное место занимал при дворе Расин, можно судить по тому, что после его смерти отведенное ему версальское помещение досталось герцогине Мэнской – принцессе крови, внучке великого Конде и супруге сына короля от госпожи де Монтеспан.
Но пределом желаний для всех толпившихся вокруг короля было приглашение в Марли – небольшой замок с двенадцатью флигелями, предназначенный Людовиком специально для того, чтобы отдыхать там от версальского церемониального этикета. Список приглашенных в Марли король составлял сам, и список этот был невелик. В Марли каждый был волен выбирать, сопровождать ли короля на прогулку или остаться у себя в комнате; там король с утра говорил мужчинам своей свиты: «Ваши шляпы, господа!» – и до конца дня все могли оставаться в головах уборах, тогда как в любом другом месте даже Месье должен был представать перед королем с непокрытой головой. Марли – это для придворных символ простоты», раскованности и доверительной близости с королем; далеко не каждому из них выпадало счастье хоть однажды там побывать. Но Расин сопровождал Людовика в Марли постоянно.