Итак, Расин несет все тяготы и получает все преимущества придворной жизни. Но положение у него, конечно, не такое, как, к примеру, у того же маркиза де Шанле, пользовавшегося теми же привилегиями. Скорее оно сходно с положением другого его приятеля, хирурга Феликса. Оба они были вхожи к королю и даже могли похвалиться особой его благосклонностью не по праву рождения, а в качестве, так сказать, интеллигентной обслуги. Конечно, нужен был и особый склад личности, особое уменье вести себя, чтобы сохранять такое положение при дворе, – одних профессиональных достоинств тут мало. Если верить Луи Расину, его отец, «чтобы внушить моему брату отвращение к стихам и опасаясь, как бы тот не счел его трагедии причиной тех знаков расположения, коими осыпали его вельможи, говаривал ему: "Не думайте, что это из-за моих стихов меня так ласкают. Корнель писал стихи стократ прекраснее моих, и никто не глядел в его сторону. Их любят только в устах актеров; я же, не утомляя светских людей чтением собственных сочинений, о которых никогда не говорю, довольствуюсь тем, что их развлекаю и беседую о вещах им приятных. Талант мой состоит не в том, чтобы показать им мое остроумие, но чтобы убедить их в их собственном. Когда вы видите, что господин Герцог [внук Великого Конде] проводит со мною целые часы, – как удивились бы вы, если б при сем присутствовали, что зачастую я за всю беседу и четырех слов не пророню; но его я мало-помалу привожу в разговорчивое расположение духа, и он уходит от меня довольный собой куда больше, нежели мною"». И все же в глазах двора и самого короля Расин был прежде всего литератор, и лишь затем – придворный. Тот же Луи Расин передает такой анекдот: «Однажды Король, увидев, что он прогуливается с маркизом де Кавуа, сказал: «Вот два человека, которые часто бывают вместе; и я догадываюсь, почему: Кавуа в обществе Расина чувствует себя остроумцем; Расин в обществе Кавуа чувствует себя придворным».
Как бы то ни было, должность королевского историографа вовсе не означала запрета на все другие виды литературной деятельности. Более того, она как бы предполагала обязанности придворного поэта и вообще ученого-гуманитария – в то время в словесности еще не было такого четкого разделения труда, как сейчас. Расину приходилось браться за дела самые разнообразные и неожиданные. Еще в 1677 году Филипп Кино, основной либреттист опер Люлли, прославленный и действительно талантливый в этом жанре, совершил непростительную оплошность. Он поверил, что очередное увлечение короля – мадемуазель де Людр – окажется достаточно серьезным и окончательно вытеснит из его сердца привязанность к госпоже де Монтеспан. Сюжетом очередной своей оперы он избрал миф об Ио – смертной девушке, внушившей любовную страсть самому Юпитеру и тем вызвавшей лютый гнев ревнивой супруги Юпитера, Юноны. Симпатии автора были, несомненно, на стороне прелестной и гонимой Ио. Распознать в ней мадемуазель де Людр, маркизу де Монтеспан в Юноне и Людовика в Юпитере современникам не составило труда. Но маркизе удалось и на сей раз одержать верх над соперницей; вернув все свое влияние, она первым делом добилась того, чтобы Люлли отказался от сотрудничества с Кино. Следующие оперы Люлли, «Психея» и «Беллерофон», были написаны на либретто Тома Корнеля – и обе не имели успеха. Люлли вновь призвал себе на помощь Кино.