был причиной того, что король посчитал неуместным для него вступать в эту должность; и потому ее отдали господину Корнелю-младшему. Он мог бы быть принят в Академию раньше, но господин Председатель Академии устроил дело таким образом, чтобы его принятие отложили до тех пор, пока не будет избран преемник господину де Кордемуа
[92], дабы два этих новых академика могли быть приняты в один и тот же день. Тем самым он избавлял себя от труда сочинять лишнюю ответную речь. Церемония приема состоялась третьего января… На нее собралось больше академиков, чем на обычные заседания, и множество посторонних. Все прошло как всегда: было произнесено немало похвал самой Академии, кардиналу Ришелье, ее основателю, двум академикам, чьи места занимались заново; в особенности же королю, ее славному покровителю. Два новых академика достойно с этим справились, каждый в своей речи, равно как и господин Расин в обращенном к обоим ответном слове, которое он произнес в качестве Председателя Академии. Наибольшее восхищение он вызвал своей похвалой покойному господину Корнелю, краткой и изящно составленной».
За Расином, как видим, закрепилась роль посредника между двором и Академией, властью и культурой. Он как бы представлял изящную словесность перед королем и короля – перед своими собратьями. И роль эта порой оказывалась достаточно неблаговидной. Расин словно задавал тон академической сервильности и раболепству, даже превышавшим меру, угодную самому королю. И в то же время он не скрывал презрения к этому «блистательному собранию» и своего более чем формального отношения к собственным академическим обязанностям.
Что же касается его отношений с Корнелем – при жизни и после смерти давнего соперника, – то они были по меньшей мере двойственны. При личных встречах Расин выказывал маститому старцу все знаки почтительного уважения. В 1675 году, в мае, два члена одной из провинциальных академий побывали в Париже на заседании Французской Академии и для отчета своим коллегам и землякам не просто записали все, что там говорилось, но и нарисовали план зала, пометив, кто где сидел. Из этого документа видно, что Расин сел рядом с Корнелем, хотя мог этого и не делать, – выбор мест на заседаниях был свободным. А в сентябре того же года они оба подписали брачный контракт актера Мишеля Барона (любимца Мольера, покинувшего труппу Пале-Рояля после смерти комедиографа и перешедшего в Бургундский отель), причем Расин уважительно поставил свою подпись ниже корнелевской.
Но в литературных делах Расин был по-прежнему щекотлив, крайне ревнив к своей репутации даже после ухода из театра. Неприязнь если не к самому Корнелю, то к его партии он сохранял до конца дней. Племянник и деятельный защитник Корнеля, один из виднейших поборников «новых» в их битве с «древними», Бернар де Фонтенель, удостоился от него такой эпиграммы по случаю постановки в 1680 году трагедии «Гаспар»: