О происхождении обычая освистывать
Однажды престарелый лицедей
К себе под вечер пригласил друзей;
В беседе некто, обратясь к артистам,
Спросил, давно ль Париж увлекся свистом.
Кто полагал – с Прадоновых пиес,
Кто видел в Буайе всех бед причину.
«Вдор! – возразил старик. – Сему почину
Я сам свидетель, волею небес.
Да, Буайе зевотой зал замучил;
Да, публике Прадон и впрямь наскучил —
В него швыряли яблоки не раз.
А все ж впервые освистали нас —
Поскольку я тогда играл, то мне ли
Не помнить! – на «Гаспаре» Фонтенеля».
[93]Фонтенелевский «Гаспар» был, конечно, ни хуже, ни лучше тогдашней средней трагической продукции; но Фонтенель был противник – следовательно, заслуживал удара, как и давние враги, Буайе и Прадон.
А последний скандал между «расинистами» и «корнелистами» разразился в 1693 году, когда Корнеля уже почти десять лет как не было в живых, а Расин пятнадцать лет как не писал для театра. Но с середины восьмидесятых годов – может быть, именно потому, что оба поэта перестали быть действующими лицами на парижских подмостках, – все больше входят в моду критические «параллели», сравнения двух драматургов. Занятие это вообще стало, по выражению современного критика, национальной игрой французов. Вплоть до наших дней в эту игру играют и блистательные эссеисты, и школьники, корпящие над сочинениями на тему «Корнель и Расин». Впервые такое развернутое, по многим пунктам, сравнение двух славных авторов сделал литератор Лонжепьер в начале 1686 года, и было оно скорее благоприятно для Расина. А двумя годами позже выходит знаменитое сочинение, последнее в череде шедевров «великого века» – «Характеры» Лабрюйера; оно также содержит «параллель» между Корнелем и Расином – и явно в пользу последнего, именно тут появилась на свет фраза, давшая ключ всем последующим бесчисленным «параллелям»: «Корнель рисует людей такими, какими они должны быть, Расин – такими, какие они есть». «Характеры» сразу привлекают к себе внимание, имеют большой успех, их автор – фигура несравненно более значительная, чем скромный Лонжепьер. Лабрюйер – личный друг Расина и Буало, их сторонник в войне «древних» и «новых».
Борьба за его принятие в Академию становится одним из эпизодов этой войны. «Новые» и их союзники в Академии всячески противятся приему Лабрюйера, предпочитая ему кандидатов заведомо ничтожных; Расин и Буало не отступаются от желания видеть Лабрюйера академиком, и наконец в 1693 году достигают цели – Лабрюйер принят. Как положено, он произносит вступительную речь. В ней есть такие строки: «Этот другой [Расин] приходит после человека, уже снискавшего похвалы, рукоплескания, восторги, человека, чьи стихи повсюду ценятся и входят в пословицы, который первенствует, царит на сцене, властвует надо всем театром. Он не свергает с трона этого человека, правда; но он усаживается рядом: видя их вместе, все привыкают их сравнивать. Кое-кто не может стерпеть, чтобы Корнеля, великого Корнеля, ему предпочитали; другие – чтобы их почитали равными; они полагают, что Корнель принадлежит другому веку; они ждут кончины нескольких старцев, которые привязаны без разбора ко всему, что напоминает им юные годы, и, быть может, любят в "Эдипе" лишь воспоминания своей молодости…». О том, что произошло вслед за этой речью, рассказывается в анонимных примечаниях из сборника сатирических куплетов и эпиграмм того времени, известного под названием «Песенник Морепа»: