Жан Расин и другие (Гинзбург) - страница 337

Да, сударь, – пусть невежество сколько ему угодно принижает красноречие и поэзию и почитает искусных писателей людьми бесполезными для государства; мы не побоимся сказать в защиту литературы и сего знаменитого собрания, к коему вы отныне принадлежите: с той минуты, как возвышенные умы, выходящие далеко за пределы обыкновенного, отличились и обессмертили себя шедеврами, подобными тем, что создал покойный ваш брат, – сколь бы ни было велико то необъяснимое неравенство, которое Фортуна полагает между ними и величайшими героями, после их смерти различие это исчезает. Потомство, которое находит для себя наслаждение и поучение в трудах, ими оставленных, свободно равняет их с самыми замечательными из людей и ставит рядом превосходного поэта и великого полководца. Тот самый век, который славен появлением Августа, ничуть не менее славится появлением Горация и Вергилия. И таж же точно, когда в последующие века будут говорить с изумлением о необычайных победах и всех великих свершениях, которые снискали нашему веку восхищение всех будущих столетий, – Корнель, не будем в том сомневаться, Корнель займет подобающее ему место среди всех этих чудес. Франция будет вспоминать с восторгом, что в царствование величайшего из ее королей цвел гений знаменитейшего из ее поэтов…».

Все это кажется нам риторическими плоскостями и общими местами. Но все общие места когда-то были высказаны впервые, и многие утверждались с боем. Расин, конечно, не первым заговорил о достоинстве поэзии. Но для его слушателей мысль о равенстве поэта с военачальником была отнюдь не очевидна, а житейская действительность и вовсе никак ее не подтверждала. Царедворец Расин это знал лучше кого бы то ни было; да он и говорил о «необъяснимом неравенстве». Но социальное самолюбие интеллектуала не покидало Расина – в отличие от Паскаля – и после того как он отказался от занятия, принесшего ему такую громкую; славу. Во всяком случае, так было еще в 1685 году. А вскоре судьба заставила его снова обратиться к драматической поэзии – но совсем иного рода и совсем в иных обстоятельствах, чем то было во времена его театральной молодости.

В жизни Расина, в жизни короля, следовательно, в жизни всей Франции появился новый важный персонаж – госпожа де Монтенон. Это женщина незаурядного характера и удивительной судьбы.

Ее девичье имя – Франсуаза д’Обинье; она была внучкой Агриппы д’Обинье, знаменитого поэта, ревностного гугенота, сподвижника и личного друга Генриха IV; девочка тоже с детства воспитывалась в протестантской вере. Но отец ее был человеком слабым, легкомысленным, расточительным, склонным к фантастическим проектам и авантюрам; он то вынужден был бежать из Франции, то попадал в тюрьму за долги… Семья скиталась вместе с ним. После смерти родителей Франсуаза росла у теток; одна из них склонила ее к переходу в католичество. Девочка-сирота без всяких средств к существованию, из милости и нехотя принятая родственниками к себе в дом, – настоящая Золушка. Самым вероятным выходом для нее был монастырь. Но судьба распорядилась иначе. По соседству с теткой Франсуазы жил поэт Поль Скаррон, автор многих стихов и комедий, очень популярных в свое время, а также «Комического романа» о бродячих актерах. С молодости прикованный к постели жестокой болезнью, он и в этой страшной беде сохранил (даже, может быть, ценой отчаянных усилий развил и укрепил в себе) блистательное остроумие и искрометную веселость; он умел живейшим образом интересоваться всем окружающим и первым смеяться над собственной немощью и уродством. Во времена Фронды в доме Скаррона собирались сиятельные бунтовщики; он был автором самых язвительных песенок-«мазаринад». И позже его спальня оставалась притягательным местом для многих парижских знаменитостей. Дон Скаррона был чем-то средним между изысканным салоном маркизы де Рамбуйе и гостиной куртизанки Нинон де Ланкло. Он и был, впрочем, связующим звеном между ними: здесь обворожительная Нинон могла встретиться не только с завсегдатаями своих собственных вечеров, но и с подругами маркизы де Рамбуйе, Здесь бывали маршалы Франции, Тюренн и д’Альбре, герцоги, академики, маркиза де Севинье и мадемуазель де Скюдери, знаменитые художники и безвестные поэты… Много позже Сен-Симон, знавший лично кое-кого из оставшихся в живых гостей Скаррона, писал: «Визиты к нему были в моде. Обаяние его ума, его познаний, его воображения, несравненная веселость, сохраненная им в несчастье и всегда живая, необыкновенная плодовитость, отменный вкус в шутках, которым мы до сих пор восхищаемся в его сочинениях, – все это постоянно влекло к нему остроумнейших людей двора и города, самых заметных и достойнейших особ…»