Такого юношу Виллар тотчас сыскал. Им оказался двадцатипятилетний Клод-Колен Морамбер де Риберпре. По матери он принадлежал к самым видным фамилиям дворянства мантии. Родители его обладали изрядным состоянием, куда большим, чем у Расина, да к тому же у жениха была только одна сестра, не желавшая выходить замуж, так что все родительское наследство должно было достаться ему. Морамберов же, очевидно, привлекало положение Расина при дворе – и его положение племянника настоятельницы Пор-Рояля, не менее почетное в глазах этого почтенного семейства». Дело сладилось быстро и к обоюдному удовольствию, хотя Расин смог дать за дочерью приданого вдвое меньше, чем обещал сначала, – всего 30000 ливров. Уже в январе 1699 года Виллар писал: «Свадьба была отпразднована седьмого числа… Господин Расин дал свадебный обед. Для этого обеда Господин Принц за два или три дня до того прислал мула, нагруженного дичью и птицей. Там был целый молодой кабан… Все закончилось вечером после венчания краткой и прочувствованной речью господина кюре из прихода Святого Северина, который благословил брачное ложе. Господин и госпожа Расин удалились к себе в половине девятого. Новобрачные читали Писание и совершили вечернюю молитву со всем семейством. Отец, как домашний пастырь, повторил суть наставлений господина кюре, и к одиннадцати часам, как обычно, все в доме затихло». Так замечательно соединились на этой свадьбе строгое и скромное благочестие – и милостивое внимание сильных мира сего.
Подсмеиваясь над пылкими, но кратковечными порывами своих старших детей, Расин приводил им в пример поведение второй своей дочери, Анны, пожелавшей удалиться в монастырь урсулинок в Мелене: «Поскольку у ордена, который она избрала, устав гораздо более мягкий, то и призвание ее будет более стойким. Все ее письма свидетельствуют о твердости ее решения, и ей даже как будто не терпится, чтобы поскорее истекли те четыре месяца, что должно еще длиться ее послушничество». Нанетта, как называли ее в семье, действительно приняла монашеские обеты.
В ноябре 1698 года Расин давал подробный отчет об этом событии своей тетке аббатисе: «Я вернулся позавчера из Мелена крайне усталый, но бесконечно довольный моей дорогой дочерью. Я очень желал бы поскорее иметь честь повидать вас, чтобы рассказать, какие я в ней увидел достоинства. Но все-таки скажу вам в нескольких словах, что я нашел в ней ум и суждения совершенно зрелые, благочестие самое искреннее, в особенности же – удивительную доброту и спокойствие духа. Это большое утешение для меня, дражайшая моя тетушка, что хоть кто-то из моих детей немножко на вас похож… Во время церемонии она избегала смотреть на нас, свою мать и меня, из страха потерять власть над собой при виде нашего волнения. Настала минута, когда она, по обычаю, должна была поцеловать настоятельницу, а потом всех сестер; тут одна из старших монахинь велела ей поцеловать свою мать и старшую сестру, которые стояли рядом, заливаясь слезами. Она почувствовала, что сердце у нее перевернулось при этом. Она довела церемонию до конца с тем же скромным и спокойным видом, который имела в начале ее. Но как только все было кончено, она скрылась в маленькую комнатку за хорами и уже не удерживала слез, проливая потоки их при мысли о слезах своей матери. Меж тем пришли ей сказать, что господин архиепископ Санский ожидает ее в приемной со мной и моими друзьями. «Ну, ну, – сказала она себе, – не время плакать». Она заставила себя развеселиться, стала смеяться над собственной слабостью и явилась в приемную улыбаясь, как если бы ничего не произошло… Я забыл сказать вам, что она очень любит читать, особенно хорошие книги, и что у нее прекрасная память. Простите мне эту нежность к моей дочери, которая никогда не давала мне ни малейшего повода жаловаться, которая посвятила себя Богу от всего сердца, хотя она была, конечно, самой миловидной из наших детей, той из них, кого свет более всего манил бы к себе своими пагубными ласками».